Трое против дебрей

Прожив здесь, в Чилкотинском округе, в глубине Британ ской Колумбии, уже целый год, я немало узнал об этом странном диком крае. И я с тревогой подумал, что причиной лесного пожара, беспрепятственно охватившего такую большую часть этого края, был не промысел божий, а коробка спичек в руках человека. Здесь все привыкли к тому, что, если нужно накосить для скота свежего болотного сена на какой-нибудь еще неско шенной поляне, следует прежде всего очистить ее от прошлогодней травы. Надо выехать на поляну в солнечный день в конце весны и бросить в траву зажженную спичку, для того чтобы позже, летом, когда придет пора косьбы, сухая трава не цеплялась и не застревала в раме косилки. Возможно, сотни акров леса стали жертвой пламени лишь потому, что кому-то понадобилось освободить от старой травы какие-нибудь двадцать акров земли, предназначенной для покоса.

Впрочем, это не имело значения. В краю, где хвойные леса простираются на многие мили и им не видно конца, древесина не представляет экономической ценности. И идет она здесь разве лишь на то, чтобы поставить забор, наскоро сложить из бревен хижину с покрытой дерном крышей или заготовить на зиму дрова.

Думаю, что впервые эта мысль пришла мне в голову, когда я верхом на лошади переправился через ручей у его истоков, и поехал вдоль него вниз по течению. Так бывает, когда человек, мечтающий о собственном доме, видит свободный участок на какой-нибудь улице или проспекте и говорит себе: «Вот где я хотел бы построить дом». В подсознании у меня тогда мелькнула мысль: «Когда-нибудь я сюда приеду и поселюсь у этого ручья». Несколько лет спустя, когда эта случайная мысль уже стала реальностью, я не раз в бессонные ночи, беспокойно ворочаясь в постели, думал об одном и том же: «Разумно ли я поступил? Стоило ли делать это?» Но тогда со мной была Лилиан. И Визи. Они, как якорь, держали меня у ручья и в ведро, и в ненастье.

На противоположном берегу ручья был окаймленный тонкими ивами луг, занимавший, вероятно, не более половины акра. За ивами вновь царили вечнозеленые сосны Банкса[2]. Выехав на луг, я спустился с седла, привязал лассо к концу повода, расстегнул и снял уздечку, чтобы конь мог свободно пастись в траве, доходившей мне до колен. На лугу недавно лежали олени. Еще подъезжая к ручью, я несколько раз видел их свежие следы. Я также спугнул там большого черного медведя, который с таким увлечением обдирал колоду в поисках личинок, что не учуял и не услышал, как я подъехал к нему. Когда же мишка, наконец, почувствовал мое присутствие, я остановил пегого и замер в седле, наблюдая, как неуклюжий зверь несется во всю прыть, чтобы спрятаться в ближайших зарослях молодого сосняка. Тогда медведь не вызвал у меня особого интереса. Еще не настал день, когда убить толстого, облитого жиром черного медведя было для меня поистине вопросом жизненной необходимости. Куда важнее были замеченные мной следы оленей: они говорили о том, что здесь не будет недостатка в мясе, если только умеешь охотиться.

Когда пегий подкрепился травой, я проехал полмили вверх по ручью. Он вытекал из озерка, протянувшегося узкой полоской в полмили шириной и около трех миль длиной. Ручей еле сочился, как бы стыдясь того, что оказался на видном месте. Уровень озерка был так низок, что вода не вытекала из него, а капала. Время близилось к полудню, и казалось, что кроваво-красный шар солнца держится на плотном дыму горящего леса. Я ощутил на языке резкий привкус дыма и понял, что надо повернуть обратно: огонь был уже недалеко.

Любопытство потянуло меня вниз по течению ручья. Вода сочилась через песок и гальку, как будто потеряв надежду когда-нибудь достигнуть цели своего движения. Примерно в миле от брода ручей струился по лугу, где некогда жили бобры. Здесь застоявшаяся, вонючая вода едва покрывала черную грязь на дне русла. Я выехал на луг. Сбившаяся, сухая, как порох, трава шуршала бумагой под копытами моего мерина.

В конце луга маячили остатки плотины, построенной боб рами. И дальше русло ручья терялось в чаще крепких старых елей. После того как вода проходила через пробоину в плотине, от ручья почти ничего не оставалось. Она просто булькала в песке и медленно стекала в маленький прудик. Передо мной был больной, гибнущий ручей. И гибель его не вызывала никаких сомнений.

Именно тогда я и услышал, как с севера к ручью идет пожар. Инстинкт самосохранения подсказал мне, что нужно уходить с луга и что лучше всего выехать на высокий холм, откуда можно видеть приближение пламени и в то же время быстро ускользнуть, что мне и пришлось сделать через несколько минут.

Там, наверху, в сосновом бору, у подножия деревьев было мало горючего материала, и пламя не могло подняться так высоко, чтобы охватить верхушки сосен. Разрушительная сила пожара проявилась в полной мере, лишь когда огонь достиг луга с его пересохшей травой.