Трое отважных, или Жизнь и необычайные приключения "мушкетеров"

Гога заглянул другу в глаза, которые уже подергивала смертная пелена. В них были боль, тоска и недоумение. Он как бы хотел сказать: «За что меня, Гога?.. Я был хорошим цирковым конем. Бегал вокруг манежа рысью и галопом — как только было надо, бегал не взапуски, а строго соблюдая все правила, так, чтобы ты, Гога, попадал все время в темп, крутя свои сальто, чтобы не разбился. Я старался, дружище... Кто меня так, Гога?.. А помнишь, как ты поспорил с известным мастером высшей школы верховой езды и заявил, что я, Орлик, сделаю все то, что сделает его лошадь?..

Но Мастер смеялся, называл тебя зазнайкой. Но вот мы выскакали на манеж. Его лошадь делает курбет — я его повторяю, она прыгает кабриоль —я тоже, пиаффе — и я — пиаффе!.. Славно мы тогда подшутили над знаменитым мастером!.. Прощай, Гога. Прощай, дружище!..»

Орлик вздрогнул, вздохнул коротко и затих. Навсегда. Гога горько плакал, обняв шею друга. А рядом стояли его товарищи и тоже плакали. Ведь Орлик был и их другом. Он был настоящим артистом. Пусть четвероногим, но артистом. Настоящим.

ПОДВИГ СПИРИДОНА ЛЕНСКОГО

В ту субботу Матильда, как обычно, сидела в дальней аллейке городского парка и вышивала что-то болгарским крестиком. В условленное время Спирька пришел. Сел на скамью, делая вид, будто любуется природой. «Рукодельница», не глядя на него, тихо сказала:

— Ровно в двенадцать ночи — ко мне. Все. Шагай.

Парень чувствовал себя обреченным кроликом, на которого уставил свои замораживающие волю глаза голодный удав. С работы си отпросился, сославшись на головную боль и сердцебиение. Врач нашла и сильное сердцебиение, и, по мутным, полным страдания глазам Спирьки,— головную боль. Выписала лекарства и дала освобождение на три дня. Парень действительно чувствовал себя хуже некуда.

Он вышел из поликлиники. Побродил по городу, удивляясь тому, что почти все люди, которых он встречал, смеялись, рассказывали друг другу что-то интересное. У людей было хорошее настроение. Завтра воскресенье — отдых, рыбалка, дружеское застолье, спортивные соревнования...

А он бродил по улицам в рабочем комбинезоне; свежие стружки прилипли к рукавам, запутались в его сивом чубчике.

...В недоброй памяти тридцать третьем голодном году остался Спирька сиротой. Соседи говорили, что должны за ним прийти из детского дома. Мальчуган ждал. Но, видать, там заминка вышла. А есть страсть как хочется! Пришел квадратный дядька с пугающей челюстью. Глаза маленькие, въедливые, злые. А сам улыбается.

— Я,— говорит,— твой дядя. Черт с ними, с детдомами. Я тебя воспитаю. И специальность дам классную.

Увел. И дал «специальность». Это был «Медведь», и он научил Спирьку влезать в открытые форточки. Парнишка маленький, тоненький. Влезет Спирька по-тихому в форточку, прокрадется босыми ногами мимо спящих хозяев, аккуратно отомкнет дверь... «Медведь» со своей шайкой тут как тут!

...Спирька, сам того не волан, очутился возле фасада Дома красной Армии. Огромное здание построенное буквой «П». В левом флигеле — бассейн с вышкой. А чуть подалее серый дом. Вход туда ио пропускам, а у входа часовой под «грибком». Вот туда надо бн!

Послышался переливчатый тихий свист. Спирька вздрогнул. Т;;к свистит только «Медведь». Оглянулся... «Медведь» манил его к себе толстым негнущимся пальцем. Спирька, как на веревочке, пошел. В переулке громила взял его за грудки, прохрипел:

— Ты чо, как дерьмо в проруби, по центральным улицам шастаешь? Жить надоело?! Вали в свою общагу!

Спирька покорно повернул в сторону общаги. Оглянулся. «Медведь» исчез. Может, потихоньку следит? Свернул в один переулок, в другой... Вроде никого. А в голове — картины прошлого... Вот «Медведь» обучает его, Спирьку, «закидону».

Поначалу Спиридон нос задирал. Мал да удал! В шайке ему не последняя роль отведена. А позже грустно стало. Особенно, когда «Медведь» старушку ударил по голове свинчаткой. Она, как подкошенная, рухнула. Защищала, бедняжка, кстати сказать, чужое добро. Домработницей была!

И приятные воспоминания: угрозыск берет «малину», всю шайку. Тогда Спирька не радовался, тогда он кусался, царапался, не давался. Но его все же скрутили. И, что особенно важно,— поняли его. Даже прокурор на суде просил для Спирьки снисхождения, назвав «жертвой матерого уголовника по кличке «Медведь».

И определили Спирьку в «Образцово-показательную». Одежду дали, койку с постелью, еду. Конечно, все это не очень-то... Однако от души. И ему, Спирьке, надо бы в ножки поклониться. А он, дурак, стал «фасон давить». В школе всех в черном теле держит. Чего-нибудь вкусненького захотелось — шмыг в трамвай, «взял» кошелек, и порядок. И потянулась к нему вся городская «шпанка». Даже почетную кличку Спирька получил — «Король». Что хочет, то и делает. До той поры, пока циркачи не объявились в школе. Здесь и кончилось его «царство». Сейчас-то он понимает: хорошо, что кончилось...