Трое из Кайнар-булака

— Я тоже не возражаю, — сказала Каримова… А через два дня она призналась: — Вот мы условились, что не будем уполномоченными. Теперь я встаю утром, кормлю семью, кого нужно, в школу отправляю, а мужа — на работу. Иду в райком и думаю, чем же я буду заниматься. Обычно появишься утром тут, покажешься на глаза Таирова, а потом едешь в совхоз. Своими делами занимаешься вечером. А теперь сижу дома. Странно как-то. Даже дети подшучивать начали, мол, не проводили ли меня на пенсию.

— Да и мне уже намекнули, — добавил Разыков.

— Сами же согласились с тем, что традицию ломать трудно, — сказал Ильхом. — Согласен, нелегко. Но мы обязаны сделать это. Я уже слышал, что и ваши подшефные — директора совхозов сидят вечерами в кабинетах и не знают, куда себя девать. Подскажите им вы, Гульбека Шариповна, пусть самообразованием занимаются, читают газеты, смотрят телевизор, дома с семьей побудут. А у вас лично… идеологическая работа — самый трудный участок деятельности партийного комитета. Думаю, что проблем тут…

— В них можно утонуть, — ответила Каримова. — Возьмем детские ясли и сады. В каждом хозяйстве они есть только на центральных усадьбах, но и то загружены, в лучшем случае, наполовину. Матерям выгодно не водить детей в садик, как это ни парадоксально. Дети дома, значит, и самим можно в поле не выходить.

— А кадры какие в детсадах? — поинтересовался Ильхом.

— Грамотные девушки, выпускницы Денаусского дошкольного педагогического училища. Кормят детишек по нормам санаторных детских садов, игрушки есть, постель и мебель — тоже. Все есть, а детей нет.

— В каждом хозяйстве, — сказал Ильхом, — около сорока человек только начальников, а если к ним приплюсовать бригадиров да заведующих фермами, подучится еще больше.

— Считайте, целая сотня, — подсказал Разыков.

— Для начала, Гульбека Шариповна, нужно привлечь их детей — сказал Ильхом, — а жены пусть работают.

Если взглянуть на территорию Чулиабадского района с высоты птичьего полета, то она предстанет перед взором гигантским ятаганом — саблей турецких янычар, лезвие которой разрисовано квадратами хлопковых полей, кукурузных плантаций, люцерников и бахчей, огородов и желтых прямоугольников сжатой уже пшеницы, белыми поселками совхозов и их отделений, расчерчено лентами дорог, каналов и глубокими морщинами коллекторов. Лезвие это выгнулось вдоль Амударьи километров на сто и своим острием упирается в красновато-бурые нагромождения южной оконечности Кугитанга, за которой начинается Туркмения.

Ильхом знакомился с районом. Каждый день он на час-полтора заглядывал утром в райком. Просматривал свежую почту, звонил в обком партии бывшему своему заведующему отделом Хасанову, чтобы узнать, нет ли вестей о жене, потом просил телефонистку соединить его с квартирой своих стариков, справлялся о здоровье, выслушивал длинные наставления бабы Ксении. А потом уезжал. Возвращался в гостиницу поздно, валился от усталости в постель, но ни разу не смог уснуть сразу. Память возвращала к впечатлениям прошедшего дня, к встречам с колхозниками и рабочими совхозов, со строителями и шоферами, с большими и малыми начальниками, всеми, кто превращал эту веками изнывавшую от зноя землю в край плодородия. В массе своей эти люди были энтузиастами, кто решил испытать себя в трудных условиях, но были и охотники за длинным рублем.

Большое впечатление произвела на него встреча с Героем Социалистического Труда Атамурадом Худайназаровым. Ильхом раньше слышал об этом человеке, но вот встретился впервые. Разговаривал с ним в перерыве за касой шурпы и чашкой чая на полевом стане. Невысокий, коренастый мужчина лет пятидесяти, с круглым смуглым лицом и седеющими волосами, торчавшими из-под тюбетейки, как иглы у ежа, он приехал сюда из знаменитого денаусского совхоза «Хазарбаг» уже со звездой Героя. Поля ему отвели не самые лучшие, каменистые супесчаники, да и лежат они на самом юге района, так что «афганцы» только перешагивают Амударью и всей своей мощью обрушиваются на его плантации. И все равно земля эта стараниями самого Атамурада, его сыновей и других членов бригады дает самый высокий пока что в районе урожай — сорок центнеров. Нынче Худайназаров начал новый эксперимент. Он объединил все то, что раньше называлось отделением совхоза, в одну укрупненную бригаду, в результате чего управленческий аппарат сократился на тринадцать человек. Но дело даже не в этом.

— Мы получим сорок центнеров с гектара, — сказал он, — а соседи только по двадцать два. Даже если мы в среднем на укрупненную бригаду, а это триста пятьдесят гектаров, сумеем дать по тридцать, и то будет огромная прибавка.

— А что вас, немолодого уже человека, привело на целину, — спросил Ильхом. — Там у себя вы наверняка имели лучшие условия жизни, а?

— Разумеется. Там у меня добротный дом, огород, сад, друзья. Но у меня растут сыновья. Я хочу, чтобы они закалились на настоящей работе, на настоящих трудностях. Потом им легче будет.

— Значит, ради детей?

— Я ведь и сам еще вправе мечтать о заметном следе на земле, райком-бобо. Полвека не так уж много, верно?