Трое из Кайнар-булака

Пулат сел, не поднимая глаз. Сейчас он ненавидел брата. И уже знал, что встреча с ним будет строиться на этой ненависти. Он ненавидел его за то, что напялил на себя форму убийц своего племянника. Артык молчал. Ничем не показал, что рад встрече или — наоборот — огорчен. Стоял, как каменный, теперь уже полуобернувшись в его сторону, и пускал синие кольца дыма. Впрочем, Пулат почувствовал, что брат испытывает чувство брезгливости к нему, что наблюдение за кольцами дыма, медленно расплывающимися под потолком, куда больше волнуют его.

— Вам знаком господин штурмфюрер? — спросил переводчик.

— Нет. — Пулат поднял голову и глянул на Артыка. Тот отвернулся.

Потом Артык что-то сказал коменданту и переводчику на их языке. Они тут же вышли. Артык взял стул и сел напротив Пулата. Долго глядел в упор не мигая, глубоко затягивался дымом, словно хотел воздвигнуть между собой и Пулатом стену из дыма.

— Ну, ассалом алейкум, брат, — сказал он, небрежно протянув руку.

— Ваалейкум, ака, — ответил Пулат, едва прикоснувшись к ней.

— Вот мы снова встретились.

Пулат кивнул.

— Все-таки отверг мой добрый совет, — сказал Артык с сожаленьем, — оказался в дураках!

— У меня убили сына…

— Какая чушь! — высокомерно оборвал его Артык. — На войне, да будет тебе известно, убивают, оставляют калеками. В огне этой войны уже сгорели миллионы и еще сгорит столько же. Не понимать такие простые истины в твоем возрасте стыдно. Правда, что ты пошел в армию добровольно?

— Настоял даже, — с вызовом ответил Пулат.

— Корчишь из себя патриота? Только кому это нужно? — Артык помолчал и добавил, вздохнув: — Да, злую штуку сыграла с нами судьба, устроив эту встречу. Ты не находишь?

— Судьбе виднее, — сказал Пулат, подумав: «Сейчас, брат, нам бы нужно было встретиться на поле боя, и я с радостью бы пустил пулю в твою продажную морду».

— В рядах русской армии, — сказал Артык, — служат тысячи туркестанцев. О тех, по крайней мере, о ком пишут фронтовые газеты, нашему комитету известно немало. Газеты с твоим портретом нашли в кармане убитого солдата, а на следующий день данные о тебе легли на мой стол. Прочитал я и ахнул: неужели, думаю, мой брат так прославился, ведь он всегда был ярым ненавистником крови!

— А я не был солдатом, я хотел мирно трудиться, исполнить волю отца — продолжить его род на земле. Фашисты ворвались в мою страну и убили моего Сиддыка! Какое преступление он совершил перед вами?

— Это высокая политика, боюсь, ты не разберешься в ней, — ответил Артык. — Два мира, как две горы, столкнулись между собой. И все, кто оказался на их пути, должны были погибнуть. Но за род ты не волнуйся, Ильхом продолжит его, если не попадет в рабство.

— В какое рабство?

— Армии великого фюрера покорят весь мир, — напыщенно произнес эсэсовец, — и весь мир станет рабом Германии и ее союзников!

— Армия твоего бесноватого хозяина драпает, — с вызовом, в первый раз обращаясь на «ты», сказал Пулат, — совсем недолго осталось до того дня, когда и он сам начнет метаться в своем логове, так что не считай пельмени сырыми, брат. Ильхом никогда не будет рабом!

— Послушай, ты, — крикнул Артык, — здесь, хоть я и твой брат, но прежде всего — представитель германского командования, и твои рассуждения принимаю как личную обиду. Так что не зарывайся!

— Мне все равно, кого ты представляешь! На большее, чем убить меня, ты не способен. А смерти я не боюсь.

— За двадцать лет большевики так вправили тебе мозги, брат, — бросил Артык, — что я удивляюсь, да сын ли Сиддык-бая передо мной?!

— То же сделали с вашими мозгами фашисты, — сказал Пулат.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я не торгую родиной.

— И я не собираюсь это делать. Кончится война, и вся Средняя Азия объединится под знаменем Турана.

— Опять сырые пельмени, ака. Как вы любите все сырое, удивительно. — Пулат решил поиздеваться над братом.

— Не надо, — сказал Артык, поняв насмешку, — бравирование здесь ни к чему… Лучше подумаем, как все-таки тебе вернуться домой целым. Армии рейха ты не нужен.

— Вы лжете, ака. Я нужен пропагандистам рейха. Потому они приказали схватить меня живым.

— Да замолчи ты, дурак, — не сдержался Артык и ударил Пулата по лицу. Но спохватился и добавил смущенно: — Прости. У нас разные убеждения, и с этим, наверное, теперь ничего нельзя сделать. Так угодно было судьбе — она нас сделала смертельными врагами. Война не скоро закончится, и мой долг — спасти тебя!

— Война идет к концу, — сказал Пулат, сплюнув кровь, — конечно, нежелательному для вас, но…

— Об этом нет смысла спорить, — тоном, не терпящим возражения, произнес Артык, — я знаю больше тебя. Сейчас германское командование выравнивает линию фронта, а скоро… как только новое оружие… Зачем все это тебе? — Он помолчал, разглядывая Пулата сквозь дым сигары. — Как дома-то?

— Последнее письмо оттуда у вас, — .сказал Пулат, — там обо всем написано.

— Ну, как, имею я право спасти твою жизнь?

— Какой же ценой ты собираешься это сделать? — Пулату надоела эта встреча. Он хотел скорей вырваться из смрада этого разговора.