Трое из Кайнар-булака

— Не расстраивайся, сын мой, — ответил бай. — Уйдем отсюда, и пусть Артык вершит свой суд, как посчитает нужным. В бою побеждает сильный, и только он имеет право решать судьбу побежденного. — И добавил таким тоном, словно бы раненого не было вовсе: — Нашему отряду предложено действовать на тропах Сангардака и Гиссара, поднимать в тамошних кишлаках народ на борьбу с гяурами. Мы обязаны превратить свои сердца в камень, беспощадно истреблять неверных и их пособников. Мы будем перехватывать все, что идет в долину, — скот, зерно, лошадей. В путь, джигиты, и да поможет нам аллах!

Бай пришпорил коня и выехал на тропу. Пулат шел последним в цепочке и, кажется, ничего перед собой не видел. Кроме голубоглазого парня в зеленой выгоревшей гимнастерке. «Ведь все равно умрет, — думал он, — теперь ему никакой табиб не поможет. Видно, ему такая судьба предначертана русским богом? Но зачем же брату вмешиваться в эту судьбу? Впрочем, чего это я?! Артык всегда был палачом, он никогда не знал жалости… Но отец… Почему он не остановил несправедливость? Неужели он уже окаменел сердцем?» — Пулат перебирал в памяти события мирной жизни и ни одного случая, когда бы отец одобрил жестокость, не обнаружил. Тот всегда был ласковым; нежным и любящим, добрым к людям. Вместе с тем, Пулат как-то неожиданно для себя понял, что отец ни разу и не осудил жестокость. «Видно, аллах наделил его таким характером, — решил он и мысленно обратился к нему: — О, аллах, что ты делаешь со своими рабами? С отцом моим, братом, с тысячами других? Почему ты их сердца превращаешь в камень?!» Но аллах был нем…

…Артык догнал своих примерно через полчаса. Широкий и вместе с тем легкий шаг, усмешка про себя и, вообще, весь вид его выдавал внутреннее удовлетворение свершенным. «Кровопийца, — подумал Пулат про него, — страшно. Никому, о небо, не давай такого брата!..»

Отряд спустился на западную окраину Кизырыкской степи, которая в эти дни выглядела неуютной и неприветливой по мнению бая, бывавшего здесь весной и решившего, что такую красоту можно увидеть разве только во сне. В те дни она напоминала гигантский зеленый ковер, разрисованный золотыми узорами сурепки, белыми — ромашки и огненными — маков. В прозрачно-голубом своде неба висели перья облаков, и они казались орлами, парящими в вышине. Воздух напоен густым ароматом цветов и трав, дышится легко, кажется, каждый вдох наполняет тебя силой и бодростью. А сейчас… Все пространство до самого Хаудага, лысые холмы которого едва угадывались в туманной дали, было похоже на бесконечное белое одеяло с черными дырами, проплешинами, где ветры выдули снег. Тропа бежала вдоль высокого известнякового гребня, отделявшего горы от долины. Под ногами поскрипывал тонкий ледок, а в спину дул пронзительный ветер «афганец», пыльный даже в эту зимнюю пору и от того еще более противный, чем летом, когда он заволакивает небо и землю серой песчаной мглой и кажется, что легкие в груди разорвутся от избытка в них мелкого, всепроникающего, скрипящего на зубах песка, когда за глоток чистого воздуха ты готов был бы отдать полцарства, если бы имел его, разумеется.

Сиддык-бай ехал впереди, но долго усидеть на лошади не мог. Проклятый ветер пронизывал тело даже сквозь толстую, плотную ткань халата. Он спрыгивал с седла, шел пешком, а потом, малость согревшись и изрядно устав, снова взбирался на лошадь. И так через каждые час-полтора. Со стороны смешно было глядеть на него, и, не будь он Сиддык-баем, кайнарбулакцы давно бы начали изводить его язвительными репликами, но они молчали и тем самым еще раз подтверждали свое почтение к его преклонному возрасту, ведь не зря же говорят, что маленького надо хвалить, а большого беречь. Возможно, кто из парней и посмеивался над ним, но ничем не выказывал этого.

Два дня они шли по этой, как выразился Чарыбай, забытой богом земле и, наконец, оказались на мерзлом проселке, что бежал по дну широкого сая, по обе стороны которого вздымались адыры, и ветер, преследовавший отряд весь путь, успокоился. Здесь было сравнительно тепло, и кайнарбулакцы пошли вроде бы веселее, хотя дорога и ползла в гору. А может, им просто показалось, что идут быстрее, на самом же деле в их ряды внесло оживление тепло: ведь всегда, когда с человека снимается напряжение, он чувствует себя легче. Бай подумал об этом, но решил, что настроение отряда поднялось, пожалуй, от чувства близости человеческого жилья — высоко впереди на белых снежных холмах среднего Сангардака темнел кишлак Каратал — конечный пункт их трудного перехода.