Трое из Кайнар-булака

— Спасибо, райком-бобо. Заходите, пожалуйста. — Он открыл боковую дверь.

Ильхом вошел и еще раз за руку поздоровался со стариком. Тот сразу налил в пиалу чая и протянул ему.

— Чем вы народ приворожили, ота? — спросил Ильхом.

— Соленья колхоз выбросил, помидоры, огурцы. Вот и повалили люди. У нас есть, у других нет. — Чувствовалось, что старик горд этим. — А чего добру пропадать? Каждый год не успевшие созреть помидоры, перезревшие огурцы пропадали на корню. Уракджан и говорит, что на целине живет много европейцев, они уважают соленья, и предложил все это законсервировать. Сказано — сделано. Пригласили из Термеза трех старушек, которые умели по-домашнему закрывать банки, приставили к ним несколько своих старушек бодреньких, парней, чтобы тяжести таскали. С банками, правда, помучались, чуть ли не по домам ходили, выпрашивали. Всю зиму вот торговали, теперь остатки распродаем. Будем новые засаливать. А соседи, — старик подмигнул, улыбаясь, — умирают от зависти. Еще зимой продали все, а солененького ведь и летом хочется, особенно как нашего, пахнущего укропом и перцем. — Он спохватился: — Чего это я вас разговором потчую, попробуйте сами. — Он зацепил совком из бочки чуть подрумяненный помидор и протянул его Ильхому.

Ильхом взял его в руки. Сочный, пахнущий чем-то будоражаще острым, он сам просился в рот. Ильхом с удовольствием съел его.

— Алангинцы опять обошли нас, — не то с завистью, не то с сожалением произнес продавец в ларьке совхоза «Ором». — Ну, ничего, мы такой сюрприз готовим в этом году, ахнут все!..

«Одно дело довели до конца, — подумал Ильхом, уходя с рынка в приподнятом настроении. — Даже два дела, пожалуй. Народ более или менее обеспечили да руководителей научили по-хозяйски относиться к добру. То, что пропадало на полях, теперь дает кассе звонкую монету». Но он подумал еще о том, что до полного порядка ох как далеко. Много еще пропадает добра. В поле, на ферме, в гаражах и черт знает еще где, в совсем неожиданных местах.

Внимательно ознакомившись с документами, что вчера вечером занесла ему заведующая общим отделом, он наложил резолюции и собирался выехать в совхоз «Чегарачи», как позвонили из обкома партии.

— Тебе повезло, Ильхом Пулатович, — сказал заведующий финхозсектором, — прислали путевки в санаторий на Черноморском побережье. Туда нужно прибыть первого августа. Готовь курортную карту на себя и жену.

На календаре было тридцатое июля…

И вот позади тревоги поспешных сборов, после которых обязательно выясняется, что что-то забылось дома, хотя было приготовлено и положено на видном месте, что-то брошено в чемодан совершенно не нужное, что-то не сказано соседке, на которую оставлен дом, и так далее. Позади и почти четырехчасовой перелет из Ташкента до Сочи, встретившего Ильхома, Лолу и Маратика с бабушкой теплым дождиком. Ему дали две путевки, а им хотелось, чтобы сын побывал на море, закалился. Решено было взять и мать Лолы, устроить ее с Маратом на частной квартире. Получив свой багаж, они вышли на площадь перед зданием аэропорта, поймали такси и уже через полчаса были в санатории. Устройство там заняло еще около получаса, а потом Ильхом попросил дежурного администратора помочь устроить бабку с внуком, если это возможно, где-нибудь поблизости.

— Ты мне все-таки скажи, женушка, — обнял Ильхом Лолу, когда они остались одни, — что в тебе произошло такое особенное, что заставило переменить свои взгляды на нашу семейную жизнь, а?

— Я многое передумала после того случая. А потом решила все-таки, что из меня нового Станиславского все равно не получится, я ведь знаю свои способности, в мои годы пора это знать, а когда-нибудь ответить Марату, где его отец, если так пойдет дальше, мне придется. Мне папа сказал, что мой сын не вечно будет ползать на четвереньках под столом, что завтра он встанет на ноги, а послезавтра обязательно спросит о своем отце. И я решила, что, раз вас мне дала судьба, то и нечего капризничать, мое предназначение — рожать и воспитывать детей, а режиссерство… поживем — увидим, Ильхом-ака!

— Родная моя, — произнес Ильхом, поцеловав Лолу, — умница! Не думай, что я буду эгоистом и заставлю тебя сидеть в четырех стенах. Нет, ты будешь работать, а между делом — рожать. Согласна?

Отдыхать — не работать. Это давно известно. Но Ильхома все равно тяготил этот отдых, ему казалось кощунством, чуть ли не предательством, уехать на море в самое напряженное время. Да и обсуждение его предложений тревожило: как оно там проходит, не влияют ли на ход те, кто проголосовал против. И хоть он и пытался держать, как говорится, себя в форме, быть всегда жизнерадостным, радующимся и синему простору моря, и прозрачному сочинскому небу, и теплому солнышку, Лола все же почувствовала, что Ильхому все это в тягость, что, дай ему волю, он сию минуту улетит в свой Чулиабад.

— Завтра мы улетаем, Ильхом-ака, — объявила она как-то утром.

— Как улетаем? — воскликнул он с удивлением. — Мы же только десять дней и прожили тут, а срок путевки — двадцать четыре. Нет, женушка, будем отдыхать.