Трое

– Незабываемые впечатления… Я словно чувствовала свое тело целиком, изнутри и снаружи, я слышала стук своего сердца, я прикасалась к своей коже… Нереальные ощущения. И все вокруг засияло такими яркими красками… Только вот непонятно: вправду ли наркотик открыл для меня потрясающие новые грани или просто обострил мое восприятие? Было ли это иное видение или просто синтез ощущений, которые человек может испытывать в реальности, глядя на мир по-другому?

– Ты не стала пробовать дальше?

Она покачала головой.

– Мне не хочется до такой степени терять контроль над собой. Но я рада, что попробовала.

– Вот поэтому я не люблю напиваться – из-за потери контроля. Хотя, конечно, нельзя сравнивать. Со мной такое случалось пару раз, но смысл бытия познать так и не удалось.

Она небрежно взмахнула рукой, словно отгоняя что-то. У нее была изящная узкая кисть, совсем как у Эйлы; внезапно Дикштейн вспомнил тот же самый жест ее матери.

– Я не верю в наркотики как ключ к решению мировых проблем, – заявила Суза.

– А во что ты веришь?

Она помедлила, глядя на него, улыбаясь краешком губ.

– Я верю в любовь.

Тон ее был немного вызывающим, словно она ожидала услышать в ответ насмешку.

– Такая философия больше подходит для хиппующего лондонца, чем для воюющего израильтянина.

– Значит, не стоит и пытаться обратить тебя в свою веру?

– Я был бы счастлив.

Суза взглянула ему в глаза.

– Никогда не знаешь, в чем твое счастье.

Он сосредоточенно уставился в меню.

– Где-то тут должна быть клубника.

– Натаниэль, кого ты любишь? – спросила внезапно Суза.

– Старуху, ребенка и призрака, – ответил он без колебаний, поскольку не раз задавал себе этот вопрос. – Старуху зовут Эстер; она еще помнит погромы в царской России. Ребенка зовут Мотти; он обожает «Остров сокровищ». Его отец погиб на Шестидневной войне.

– А призрак?

– Будешь клубнику?

– Да, спасибо.

– Со сливками?

– Без. Про призрака не расскажешь?

– Расскажу, как только сам пойму.

Стоял июнь, и клубника была превосходной.

– А кого ты любишь? – спросил Дикштейн.

– Ну… – Она задумалась на минуту, затем опустила ложку. – Ой, знаешь… Кажется, тебя.

Господи, что со мной?! Зачем я это сказала?

Да какая разница, ведь это правда!

Но как так вдруг?

Она не знала как, зато знала, когда это случилось. Дважды ей удалось заглянуть к нему в душу: когда он рассказывал о фашистах в Лондоне тридцатых годов и когда упомянул про мальчика-сироту; оба раза Нат сбросил маску. Суза ожидала увидеть маленького, испуганного человечка, съежившегося в углу, а Нат оказался цельным, решительным и уверенным в себе. В тот момент от него исходил мощный запах силы, от которого кружилась голова.

Странный, загадочный, манящий… Ей хотелось сблизиться с ним, проникнуть в его мысли, узнать его тайны; она жаждала прикоснуться к его худощавому телу, почувствовать его крепкие объятья, поймать отблеск страсти в его печальных карих глазах. Ей хотелось любви – его любви.

Никогда раньше с ней такого не было.

Дикштейн понимал, что все это неправильно.

Пятилетняя девочка привязалась к доброму дяде, умеющему разговаривать с детьми и кошками, – и теперь он пользуется старой детской привязанностью.

Он любил Эйлу, но она умерла. Отношения с ее дочерью, похожей на нее как две капли воды, выглядели очень нездорово.

К тому же он еврей – и не просто еврей, а израильтянин, да еще и агент «Моссада». Уж кому-кому, а ему никак нельзя связываться с арабкой по крови.

Если красивая девушка влюбляется в тайного агента, он должен тут же спросить себя, на чью разведку она работает. Каждый раз, когда женщины проявляли к нему интерес, Дикштейн пользовался подобными предлогами, чтобы держать их на расстоянии. Рано или поздно они все понимали и уходили, разочарованные. То, что Суза атаковала его быстрее, чем успели сработать защитные механизмы, вызывало еще большее подозрение.

Все это было неправильно.

Но какая разница…

Они взяли такси и отправились на квартиру к ее друзьям. Те как раз уехали на выходные, и она пригласила его войти; с этого и начались все проблемы.

Стоя в маленькой прихожей, он схватил ее за плечи и грубо поцеловал. Она взяла его за руки и положила себе на грудь.

– О боже… – простонал он.

«Ну да, это я уже видела, – цинично подумала Суза. – Сейчас он, якобы ошеломленный моей красотой, возьмет меня почти силой и через пять минут захрапит. – Оторвавшись от его губ, она взглянула в большие карие глаза и поняла: что бы он ни делал, все будет искренне.

Суза повела его в маленькую спальню в задней части квартиры. Она ночевала здесь так часто, что считала эту комнату своей; в шкафу даже лежали ее вещи. Присев на краешек кровати, Суза сняла туфли. Нат стоял в дверях и молча смотрел на нее.

– Разденься, – сказала она, улыбаясь.

Он выключил свет.