Читаем Триумвиры полностью

«Поддерживая с ним хорошие отношения, — думал Цицерон, — я, несомненно, разбогатею и стану влиятельным мужем республики. А если Цезарь потерпит поражение в борьбе с помпеянцами, друзья добьются для меня прощения… Катон, Сципион Метелл, Гней и Секст Помпей не посмеют поднять руку на консуляра и оратора, любящего отечество».

— Привет Демосфену великого Рима, — сказал Цезарь и, обняв его, сердечно расспрашивал о жене, дочери и зяте.

— Увы, Цезарь! — вздохнул оратор. — В Риме недовольство: ты оставил не пастыря над народом, а волка в овечьей шкуре. Антоний возмутил против тебя общество: вместо того, чтобы управлять страной, он проводит дни и ночи в пирах и увеселениях, а народ бедствует. Долабелла вступился за бедняков, а как действовал твой заместитель? Он перебил на форуме более восьмисот человек!

Цезарь побагровел.

— Антоний… не может быть! Это самый преданный друг.

— Спроси Лепида, если мне не веришь… Что же касается меня, то я с трудом получил позволение жить в Формиях… Увы, я обеднел, жена стала моим врагом, я лишился спокойствия, и жизнь для меня не мила…

Цицерон заплакал.

Цезарь, прищурившись, смотрел на него.

«Помпеянец… Можно ли ему верить? Эти худощавые опасны… Нужно приглядеться к ним… А Брут и Кассий разве не помпеянцы? Но за Брутом стоит Сервилия, за Цицероном — Долабелла, а за Кассием — Юния, сестра Брута, на которой он женат. Однако родня не ответственна за поступки близких и наоборот. Пусть старик поплачет, а потом увидим. Можно пообещать ему всего, а исполнить — покажет будущее».

— Философ, плач — плохой помощник в жизни, — шутливо сказал Цезарь, — и только мудрые деяния раскрывают двери к благополучию и счастью. Поэтому поезжай с миром в Рим и помоги мне в моих трудах мудрыми советами, своей славой и величием.

Цицерон был польщен и взволнован.

— После нас, Цезарь, о тебе и обо мне будет много споров, и мы, без сомнения, переживем тысячелетия…

Цезарь не ответил. Он давно был уверен в этом, и каждый свой шаг, каждое действие обдумывал, прежде чем совершить: «Как отнесутся к этому потомки? Как оценит история? Не будет ли упрекать меня какой-нибудь историограф в хитрости, жестокости, жажде власти?»

Цицерон ушел. А Цезарь сидел, глубоко задумавшись.

«Кто выше как полководец? — спрашивал он себя. — Сулла? Да, он. Как государственный деятель? Тоже он. Ведь я, Цезарь, еще ничего не сделал! Нужно торопиться, торопиться, чтобы затмить своими деяниями кровожадного тирана!»

«Да, Цицерон прав, — Рим не тот. Так ли он встречает меня, как в прошлом году? Где радость и улыбки? Знать ненавидит, — значит примирение ее было неискренне; народ охладел — виною Антоний! Верные легионы колеблются… О боги, стоит ли жить после этого? Я устал… Столько войн, столько потрясений в прошлом и кровавых побоищ в будущем!.. Продолжать ли борьбу или отдать им республику?»

Быстро ходил по атриуму, не обращая внимания на смятые полы и нерасправленные складки пурпурной тоги, и щелкал пальцами, что выражало высшую степень озабоченности.

— Нет! — резко сказал он, остановившись. — Бороться до конца. Не для того распался триумвират и погибли Красс и Помпей, чтобы не отомстить за смерть первого и не уничтожить приверженцев второго!..

<p>X</p>

На другой день, выступая на форуме, он смотрел на угрюмых плебеев и пролетариев, видел бледное лицо стоявшего в первом ряду Сальвия и, подозвав Долабеллу, сказал:

— Я рад, что ты стоял за народ, который я люблю и за который я боролся всю жизнь! Разве я не популяр? Катилина и Клодий были моими друзьями. — И, повернувшись к Антонию, резко выговорил: — А ты обманул мое доверие, превысил свою власть, не заботился о народе! Вся Италия возмущена твоими поступками! Ты запятнал мое имя, Антоний!..

Антоний хотел возразить, но Цезарь поднял руку.

— Я утверждаю предложение Долабеллы не полностью, а частично, — продолжал император, — не всеобщее уничтожение долгов и квартирной платы, а скидку с нее, чтобы никто не мог сказать, что Цезарь несправедлив… Запрещаю отдавать в залог земельную собственность, приказываю оптиматам поместить часть денег в земельное имущество, налагаю обязательные займы на богачей и города и…

Он помолчал, взглянул строгими глазами на нобилей и прибавил:

— …приказываю продать с публичного торга имущество наших врагов, погибших во время гражданской войны… и, конечно, в первую очередь виллы, дома, рабов и сокровища Помпея и его приверженцев…

Вскочил, отбросил манускрипт и зашагал по таблинуму.

Дверь приоткрылась — заглянула Кальпурния.

— Ложись, Гай, скоро рассвет, — шепнула она. — Я ждала тебя, ждала…

Остановился, топнул ногою.

— Нет, нет! Я усмирю их! — крикнул он. — Или же подвергну децимации!

Не понимая, Кальпурния смотрела на него.

— О ком ты говоришь? — спросила она, обнимая его. — И кого хочешь усмирять? Если помпеянцев, то не раздражай их: они усиливаются…

Цезарь засмеялся.

— Жена, не твоего ума дело рассуждать о политике! Сегодня помпеянцы и ветераны одинаково враги. И потому я должен усмирить вторых, чтобы победить первых…

И он направился к кубикулюму.

Перейти на страницу:

Все книги серии Власть и народ

Власть и народ
Власть и народ

"Власть и народ" или "Триумвиры" это цикл романов Милия Езерского  рисующего широчайшую картину Древнего Рима. Начинает эпопею роман о борьбе братьев Тиберия и Гая Гракхов за аграрную реформу, об их трагической судьбе, воссоздает духовную атмосферу той эпохи, быт и нравы римского общества. Далее перед читателем встают Сципион Младший, разрушивший Карфаген, враждующие и непримиримые враги Марий и Сулла, соправители и противники Цезарь, Помпей и Крас...Содержание:1. Милий Викеньтевич Езерский: Гракхи 2. Милий Викентьевич Езерский: Марий и Сулла. Книга первая 3. Милий Викентьевич Езерский: Марий и Сулла. Книга вторая 4. Милий Викентьевич Езерский: Марий и Сулла. Книга третья 5. Милий Викентьевич Езерский: Триумвиры. Книга первая 6. Милий Викентьевич Езерский: Триумвиры. Книга вторая 7. Милий Викентьевич Езерский: Триумвиры. Книга третья 8. Милий Викентьевич Езерский: Конец республики

Милий Викентьевич Езерский , Милий Викеньтевич Езерский

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза