Триумфатор

Ей хотелось нравиться этому человеку. Хотелось и все. Без объяснений. Муж принимал ее любой – хоть в дерюге. Что тоже ценно. Но женщине приятно красоваться.

Беда пришла как-то разом. Юния могла бы назвать минуту, ощутила даже невидимый рубеж: вот она весела и свободна, а вот на нее упало горе. Рухнуло, как намокший походный плащ, совсем придавив к земле.

Супруга легата вместе с другими женщинами собирала чернику. Кустик за кустиком. Стряхивала темно-синие ягоды в корзину, терла пальцы, обмазанные бордовым соком. И вдруг – это был даже не укол в сердце, а какая-то тяжесть, разом вошедшая в нее, и с первой минуты осознанная как мука. Как боль и отсутствие собственной воли. Точно ее кто-то связал и потянул на веревке. Прочь от дома. От Руфа. К шатру проконсула.

Юния вернулась к себе в землянку. Легла на топчан, покрытый волчьими шкурами и служивший кроватью, и заплакала, сама не зная почему. У нее внутри была такая тоска от утраты. И хотя еще ничего не произошло, она сознавала, что может потерять все, и от нее, от ее собственного желания ничего не будет зависеть.

– Господи, укрой меня, – взмолилась женщина. А потом вдруг вызверилась: ее дом и любовь – единственное, что есть прочного, она не отдаст. Пусть убьют – не отдаст. Достала амфору священной воды из Тиброны и всю, сколько было, вылила себе на голову.

Предательство командующего состояло в том, что Юния даже не могла подумать на Мартелла. Напротив, считала его, вместе с собой, жертвой чьей-то злой шутки. Кто-то заметил, что они дружат, и пожелал зла. Ведь сам он не мог так ужасно обмануть ее доверие! Это кто-то чужой глумится над ними обоими. Делает больно двоим.

Жена легата даже не могла сказать Руфу. Тот почитает проконсула. Да и что сказать? На мне колдовство? Совсем баба рехнулась в проклятых болотах! Только засмеет. И будет в чем-то прав. Неразбериха в ее собственной голове и сердце.

Между тем, на Руфа глаза не глядели. Каждую минуту, едва отвлекаясь на работу, она думала о Мартелле. Исступленно, без перерыва. Только о нем. Все остальное таяло в необъяснимом тумане. Нужно было держать лицо. И дома, и в лагере. И перед мужем, и перед людьми, и перед проконсулом. Никому не показывать вида.

Странное дело, но такая веселая и мягкая, Юния справлялась. Она едва ходила, как будто на шею ей навязали мельничный жернов. Но ходила. Заковалась в доспехи, улыбалась, шутила, а в глубине души повторяла: «Господь мое горе знает».

Мартелл же испугался того, что наделал. Боялся даже приблизиться к ней. Беседы кончились. Ни она не шла на разговор: скрытничала, притворялась, будто все в порядке, да и не женщине показывать себя первой! Ни он – боялся уронить свое величие, будь оно проклято! Стыдился содеянного. Откровенно не знал, как поступить. Безумно надеялся, что Юния придет сама. Боялся этого. Желал до судорог. Даже Карру перестал замечать.

А та смеялась:

– Не идет? Делай еще. Или накажи за непокорность. Сломай волю. Накажи!

Только сознавая, что этого требует темная сторона его личности, проконсул мог устоять. А на Юнию смотрел как на сломанную куклу. Она шла к нему с дорогой душой, вся горела. А он в испуге старался отпугнуть презрением, холодностью, будто бы не замечает направленных на него горящих глаз.

В какой-то момент ей стало так тяжело, что, стоя посреди лагеря, под мелким сеявшим и сеявшим дождем, она вскинула лицо к небу и взмолилась: «Господи, будь судьей между мной и этим человеком!» И продолжала просить: «Верни меня домой, домой!»

⁂

– Это ужасное место, – сказал Авл легатам и трибунам вновь прибывших войск из временных лагерей. – Почему вы до сих пор не начали строить постоянные форты? – И уставился на Руфа холодными глазами прокуратора.

– Мы ждали, пока нас сменят, – отчеканил тот. – Без приказа из Сената я не осмеливался рубить форты.

– Рубить? – не понял командующий.

– Ну, рубить, – Руф развел руками: мол, чего неясного? – Камней мало. Кирпич-сырец непрочен. Даже если его обжечь… первая же катапульта… – Можно не договаривать. – Дерном и так обложены насыпи. Поэтому стены надо рубить. Из стволов. Хотя деревья, конечно, против. Не поддаются топорам. Сопротивляются.

Опять сел на любимого конька: все тут живое, и все враждебное! Но Авл оценил идею. Хоть ребята к этому и непривычны – научатся.

– Местные так делают, – пояснил Руф.

– Местные, – передразнил Валерий Друз. – Разве трудно послать людей и набрать камней?

– На болоте, – усмехнулся Руф. – Да и не позволю я солдатам попусту ходить по здешним лесам. – Парень весь встрепенулся, расправил плечи: стоит за своих.

«Все еще считает их своими, – отметил проконсул. – Как жену». Это откуда? Пришло на ум. Конечно, Юния для него – своя, собственная. Мало ли что Мартелл видит в ночных грезах! К счастью, ни один из них, ни Юния, ни Руф, этого не знают. Стыда не оберешься!