Триумфатор

Супруга легата уже несколько минут пребывала как бы в полусне – на границе яви и морока. Но все еще цеплялась за уютные обрывки ночных видений, все еще почивала в теплой молочной реке, струившейся из мира живых ниже, ниже по камням под землю, обращаясь в Стикс и неся с собой уже не сонные безвольные тела, а костяки мертвецов. Где-то на границе, где мягкие струи обращались в маковый сок, Юния вдруг явственно услышала низкий и монотонный женский голос, читавший заклинания. Она не разобрала ни слова, но почему-то сразу поняла: промедлит, не проснется – беда.

Муж похрапывал рядом, отгороженный от ее страхов стеной забытья. Тряси за плечо – не тряси, те кто наводят на нее мороки, постарались, чтобы он дрых сном гладиатора после боя, а она была без защиты – один на один с ужасом.

Юния нехотя встала – противно человеку выбираться из-под согретых его теплом волчьих шкур. Да и боязно ноги спустить с кровати. Вдруг схватят. По полу ведь тоже стелются враждебные тени. Но ничего. Заставила себя сделать шаг. Зажгла светильник, стараясь не шуметь, открыла ларь, стоявший в головах постели. Со дна достала инкрустированный слоновой костью сундучок, вынула из него завернутые в шелк небесного цвета горелые свечки – когда-то именно с ними Симон проводил обряд освящения воды в Тиброне. От лампы зажгла одну. Обошла всю комнату, поводя свечой в руке вверх и вниз по углам – там перекрещиваются пространства, оттуда может полезть всякое. Потом откупорила небольшую амфору, где плескалась та самая вода из реки, в душе посетовала, что уже осталось меньше половины, и хлебнула из горлышка.

Темень и тяжесть отступили.

Снова легла, успокоенная. Мало ли что примерещится! Теперь, восстановив невидимую защиту дома, Юния ощутила себя, как ребенок, закрывшийся с головой одеялом и уверенный, что ночные чудовища его не найдут.

Нет. Не найдут. Спугнутая тень уже выскользнула из их землянки. И больше не отваживалась приближаться. Там, внутри было нестерпимо. Точно весь пол, потолок и стены облили кипятком, не обращая внимания на боль тех, кому в этом кипятке нет существования.

⁂

Тень метнулась по лагерю и разозленная своей неудачей проникла под полог алого шатра командующего. Хоть тут отдышаться!

Авл спал, запрокинув голову, и храпел во все горло. Его рот был приоткрыт. На секунду тень задумалась, не скользнуть ли проконсулу внутрь. Ее так и тянуло к лару, который свил там гнездо. Когда-то, совсем недолгий срок, даймон, покинув Секутора, обживал другое, более молодое тело, которое потом обратилось в прах на погребальном костре, а подселенец вынужден был вернуться к прежнему хозяину.

Словно почувствовав холод, Авл заворочался, открыл глаза и поднял голову. В проеме двери он увидел неподвижно стоявшую фигуру.

– Луций? – Мартеллу показалось, что он все еще спит.

Тень не сдвинулась с места. «Ты убил меня, – эхом пронеслось в голове. – Не стал спасать. Хотя мог».

Проконсул решил, что его снова упрекают собственные мысли. Да, он мог. Панония взбунтовалась. Конница, где служил Луций, попала в горном ущелье в засаду. Отец всего с когортой успел на гребень плато и сверху наблюдал за происходящим. Сотню всадников с двух сторон взяли в клещи мятежные аукзилии союзников. Каждый из лацийских конников стоил двух врагов, но их было слишком много!

– Можно бросить в бой пехотинцев, – Валерий Друз думал, что понимает, какие чувства раздирают душу командующего. – Но это как горсть песка!

Авл покачал головой.

– Только погубим людей и ничего не добьемся.

В легионах потом ходили легенды, о том как Секутор наблюдал за гибелью сына, но не подставил под верную смерть чужих сыновей. За это его еще больше полюбили. Что ж, правда.

Но не вся.

Накануне похода Мартелл вдруг почувствовал себя легко и спокойно. Лар как будто ушел. Не отзывался, не подталкивал на каверзы, но и не помогал, как прежде. Странное беспокойство пустого покинутого места! С детства Авл привык удерживать тварь в себе. Выстроил защитные стены. Разучил уловки, которые позволяли запирать зверя за железный засов, а когда надо – выпускать. Они не то чтобы подружились, но слились воедино, и теперь, без даймона, проконсул чувствовал себя словно голым, но изнутри.

Он растерялся.

Как-то утром за столом Авл взглянул на сына и увидел, как в глазах юноши мелькнул злобный огонек. Луций ничего не говорил, просто передавал сестре блюдо с мелкой рыбкой в сухарях. Рядом лежал разрезанный лимон, листья мяты. Туллиола поблагодарила брата. Взяла кувшинчик оливкового масла. Мать одернула – не разлей. Картины более мирной не представить. Откуда же злость? Луция никто ничем не раздосадовал.

Отец вспомнил, что хотел выговорить ему: юноша вчера поздно пришел с вечеринки у друзей. Но осекся. Сам не знал, почему. Взглянул в глаза и не увидел там прежнего веселья. Только водянистая стынь и тяжесть. И улыбки нет. Раньше-то Луций все время хохотал.

– Где та рабыня, с каштановой челкой? Носик вздернутый? – спросил Авл, явно намеревавшийся пристроить новую девочку к старому делу.

Папея осуждающе глянула на мужа.

– Я велел ее продать, – вдруг подал голос Луций.