Триумф зла

Боже, но что он играл! То была тема «Libera eas de ore leonis» из «Реквиема». И на этом жалком, расстроенном инструменте ему удавалось создать эффект целого оркестра. Мне казалось, что я слышу виолончель и серебряные трубы!

А как он пел! Дойдя до этой каденции, слова которой запомнились мне накрепко: «Fac eas Domine Deus de morte transire ad vitam»[61], его голос издал странное низкое тремоло на слове «morte» и угас, после странного хроматического пассажа, на слове «transire» (любопытно, как подробно вспоминаются детали тех событий, которые затронули нас до глубины души). Как ему удавалось так петь? Я никогда не слышала, что он поет, за исключением тех случаев, когда он напевал что-то себе под нос. Но здесь он исполнял одно из самых сложных музыкальных произведений. Помню, мне пришла в голову довольно тривиальная мысль, как долго должен обучаться хорист такой сложной интонации. А этому ребенку удалось исполнить эту вещь с первого же раза, и куда как лучше! всего лишь после одного, ну двух прослушиваний. Все это пришло мне в голову прямо тогда, ибо позже у меня уже не оставалось времени для рассуждений.

Мотив заканчивается на слове «vitam», подвешенном к долгой, высокой «си». Не могу описать изысканность интонации, которую он придал этой ноте, обычно слишком пронзительной. Она казалась немного затянутой; затем голос его задрожал; и вслед за этим раздался грохот.

Сибу упал со стула на пол.

Да, я догадалась тотчас же: мне не требовался доктор, чтобы констатировать «внезапную остановку сердца».

Открылась дверь, и кто бы еще мог войти в комнату, как не Маргарет?

* * *

Достаточно сказать, что в тот день, в тот самый день, что и ровно год назад, салон опять был убран под «chapelle ardente».

Альфред тоже присутствовал там вместе с Маргарет. На третий день явились croquemorts и забрали тело. Но прежде чем они ушли, Альфред и Маргарет встали по бокам гроба, где лежал этот чудесный ребенок, который словно спал и видел райские сны. Они сплели руки над телом мальчика и застыли в этой позе, безмолвно глядя друг на друга.

Затем Альфред уехал. Я больше не видела его, а Маргарет говорила мало, только самое необходимое. Мы расстались в молчании.

ЭПИЛОГ

Как-то несколько лет спустя, когда мы с дочерью находились в Лондоне, Дороти сообщила мне:

— Камилла сказала, — Камилла была ее подругой, — что сегодня после обеда в церкви *** будет исполняться «Романс» для скрипки Сибрандта ван ден Вельдена. Помните, мама, его исполняли на концерте в том забавном местечке, Остраке? Вы должны его помнить.

Уж я-то помнила!

— Давайте сходим туда и еще раз послушаем, — продолжала Дороти, и я подумала: «А почему бы и нет?», хотя знала, что едва ли при этом во мне проснутся приятные воспоминания.

Случайные совпадения происходят чаще, чем об этом принято думать. Двукратные совпадения настолько распространены, что люди замечают их только тогда, когда это сопряжено с каким-то памятным событием.

Троекратные совпадения происходят реже. Но по закону случая они куда более вероятны, чем об этом принято думать.

Таким-то образом я пытаюсь объяснить то, что последовало за этим. Мне припомнилось множество споров с Килкораном о влиянии сверхъестественного на человеческую жизнь. Он всегда настаивал на его существовании, а я это настойчиво отвергала.

Церковь, о которой идет речь, была католической, принадлежала какому-то ордену и была довольно известна своими оперными концертами. Туда мы и отправились.

У дверей висело объявление о том, что в этот день состоится скрипичный концерт синьора такого-то; а рядом — многословная болтовня о каких-то приютах святой Пелагеи, в чью пользу намечался сбор пожертвований.

Мы вошли во время вечерни. Ее сопровождали однотонные распевы вкупе с органом. Мало разбираясь в происходящем, я подумала, что мы опоздали на концерт и что знаменитый синьор доигрывает «Романс» для скрипки Сибрандта ван ден Вельдена. Однако дочь, разбирающаяся в таких вещах куда лучше (я всегда подозревала ее в симпатиях к католицизму, против чего, правда, совсем не возражаю), произнесла:

— Подождите, мама, мы пришли слишком рано, нам надо бы придти попозже.

После окончания вечерни и ектеньи, на удивление монотонной, на кафедру взошел монах и начал проповедь на тему: «Не судите, да не судимы будете». Он говорил от имени приютов святой Пелагеи; по крайней мере, его проповедь в основном была посвящена им. Голос его пробудил во мне какие-то воспоминания. Я где-то уже слышала его, хотя тон был иным.