Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера

Нужно сказать, что Ираклий Давыдович Суржанский был в принципе человек хороший, но партийный, а посему – порядочный склочник, но и здесь была своя положительная сторона, ибо Ираклий Давыдович считал, что самое ценное у партийца – это умение преодолевать одно препятствие за другим, чтобы будничные невзгоды укрепляли партийный дух. И хотя в Немешаевске поговаривали, что этот самый партиец в начале года великого перелома изобразил председателя исполкома Канареечкина матным словцом, что он тварь порядочная, паскуда гадкая и мерзость препакостная, на самом деле, как говорил один московский нэпман, Павел Жиянов, все это враки, ни к чему хорошему не приводящие.

Из гостей Ираклий Давыдович возвращался без радости.

Был уже поздний вечер. Нескромная луна подсматривала за влюбленными парочками. В ее лимонном свете лицо товарища Суржанского c фингалом в области правого глаза напоминало средневековую итальянскую гравюру.

«Обязательно отомщу! – успокаивал себя Ираклий Давыдович. – Этого я ему и этой... Будут они у меня...»

Через самое короткое время возмущенная фигура исчезла в глубине бульвара Советских достижений.

Скромный убаюкивающий месяц еще немного осветил корявые улочки Немешаевска и вскоре, как заплеванный, потух, подавившись клубами мутно-серых облаков. Прохладная мартовская ночь медленно, грозно и душещипательно оседала на землю, покрывая темной нелепой завесой пролетарский быт некогда процветавшего купеческого города.

Глава IV ПОТЕРЯ ПАРТИЙНОГО БИЛЕТА

В пятницу в шестнадцать часов восемь минут, сидя по-нужде в исполкомовской уборной, Ираклий Давыдович Суржанский окончательно осознал, что потерял свой партийный билет. Произошло это чрезвычайное происшествие в среду вечером. Впрочем, может быть, и не вечером, а утром, когда шел снег. Точно Ираклий Давыдович не знал. Но уже в четверг днем, когда он явился в горком партии, билета не было. Скорее всего несчастье случилось, когда он, стоя на подножке переполненного трамвая полез за бумажником, законопослушно руководствуясь желанием уплатить за проезд. А может, и не в трамвае. «А не мог ли я обронить его в продуктовой лавке? – прошило взбудораженный мозг. – Да нет же, нет! Значит, между трамваем и лавкой? Ведь так? Так. Ну и дела!»

Он выскочил, как ошпаренный, из здания исполкома, прогалопировал по улице Коминтерна. Минут за пять он проскочил мимо перекошенных станционных построек, трактира, городской бани, выпивших мужиков, орущих «Шумел камыш, деревья гнулись», и оказался на площади Подрастающего поколения.

Остановившись у обезглавленной церкви Вознесения, где ныне – Клуб пролетарских сапожников имени Предреввоенсовета товарища Ворошилова, беспартбилетник вдруг вспомнил, что он был здесь в среду вечером. Глаза его растерянно блуждали. Он подошел к облупленной цилиндрической урне, стоявшей возле входа в клуб и, оглянувшись по сторонам, опустил в нее свой печальный взгляд. Кроме двух папиросных окурков, старой газеты, и расплывшихся плевков, в урне ничего не оказалось. Ираклий Давыдович глубоко вздохнул, прислонился к холодной клубной стене из красного кирпича и жутко вздрогнул. «Что же теперь будет? А?»

В голове бесами крутились "о", "г", "п", "у". В душе копошился страх. В висках стучало отчаяние. «Все равно узнают. Иди к ним. Иди. Ты сам должен туда идти. Расскажи им все... А вдруг?..»

Товарищ Суржанский взглядом затравленного волка следил за редкими прохожими, внимательно смотрел в их безучастные лица, будто ждал ответа на самый главный вопрос: «Вы не знаете, что теперь со мной будет?» Придавленный собственным бессилием и безысходностью, он опустился на грязные ступеньки клуба, машинально извлек из кармана пальто папиросу и закурил.

– Что c вами, гражданин? – без особого интереса спросил вышедший из клуба молодой человек c бананововидным носом и c выражением пролетарского сапожника на лице.

– Что? – поняв, что к нему обратились, произнес Ираклий Давыдович. – А? Да...

– Вам плохо? – c юношеской назойливостью поинтересовался банановый нос.

– Нет, нет. Я... понимаете... – забормотал Ираклий Давыдович. – Я... я.. потерял... Вы, понимаете, я потерял партийный билет!

Это «партийный билет» было сказано так торжественно, что по всей площади Подрастающего поколения пронеслось звучное эхо, разбудившее даже сторожа производственного кооператива «Светоч революции» – хитрого Митрича.

– Как? Партбилет? – в ужасе воскликнул молодой человек и исчез так же неожиданно, как и появился.

«Все. Это – конец! – зашептал человек на ступеньках клуба. – Ты не можешь, Боже, так жестоко мучить старого коммуниста. Ведь так? Так. Ты не можешь, о Боже, уничтожить служившего народу верой и правдой! Нет. Ведь так? Так. Это все не со мной. Или партия дала, партия и взяла? А, Боже?»

Вскоре на площади Подрастающего поколения можно было слышать звонкое постукивание зубов, судорожные всхлипывания и, наконец, яростные рыдания. Слезы текли из мутных глаз ниагарским водопадом, разливались по площади, волнами бились о стены из красного кирпича. Над головой повис карающий меч Немезиды.