Триумф смерти

Прошел еще немного и остановился, окончательно растерявшись. Может, мираж? Старик не знал, бывают ли зимой миражи, но то, что иногда от сильной усталости да в полумраке можно спутать деревья с домом, вполне допускал. Померещилось.

Споткнувшись, Каша обессиленно повалился в снег. И больно обо что-то ушибся грудью, словно там, в снегу, была присыпана наковальня. Смерзшийся в лед снег? Он ткнул рукой вглубь и нащупал что-то продолговатое, твердое, похожее на колотушку или толстую ветку. Только зачем эту ветку в тряпки завернули? Любопытство пересилило усталость, и Каша откинул с находки снег. Не сразу разобрал, что же обнаружил. Лишь когда его ладонь смахнула с белого лица мертвеца снег, понял, на что наткнулся. Откатившись в сторону, Каша завыл, не в силах даже закричать.

«Вот так и замерзну тут, как этот безымянный», – подумал он, разглядывая багровое облако.

Порывистый ветер хлестко ударил в лицо ледяной крупой, обжег щеки. Замерзать здесь, рядом с покойником, не хотелось, но и идти дальше не было уже никаких сил. Навалилась вдруг чернота, и дышать стало тяжело.

Словно почувствовав эту безысходность, ветер внезапно стих, уйдя дальше, почти к горизонту, и стал бесноваться там, играя редкими кустами, от чего казалось, что кто-то в поле шепчет молитву. Повернув голову в ту сторону, Каша долго и внимательно вслушивался. Иногда ему даже казалось, что он различает отдельные слова, но едва уловив, он сразу же их забывал, не в силах удержать в голове.

Пролежал старик так довольно долго и, кажется, даже задремал, потому что когда открыл глаза в следующий раз, уже было темно, как в могиле. Каша приподнялся, почувствовал, что часть усталости ушла и хватит сил даже встать. Сильно окоченели от мороза ноги, простреливало спину, но что это по сравнению с тем радостным чувством, которое овладело вдруг стариком. Он встал и понял, что еще жив – мог бы умереть рядом с менее удачным бедолагой, но не умер, и только чудо спало его. Нельзя ложиться, как бы ни хотелось, как бы тяжело ни было – пусть замерзнет, но стоя, не сломившись. Упал – значит, сдался. А если встал и идешь, значит, не сломался внутри.

С этими мыслями Каша не заметил, как доковылял до занесенного снегом холмика. Подняв глаза, старик не смог сдержать слез радости. Это была та самая сараюшка, которую он заприметил издали! Да не простая, а дровяник, а значит, будет чем согреться. Правда, самого дома уже не было, осталась от него лишь печная труба, точащая из полуразрушенных куч фундамента.

И словно появились новые силы. Каша распахнул дверь и вошел внутрь. Густо пахнуло влажной древесиной, соломой и еще чем-то таким, летним, теплым, какой-то полевой травой. В темноте разобраться было сложно, поэтому пришлось шарить руками вслепую. Довольно скоро он нашел саму поленницу, рядом с нем чурку с топором, пустую пачку сигарет, спички.

Накидал поленьев на пол, сложил их ровным рядком, сверху высыпал стружку и щепки, вокруг шалашиком сложил тонкие сучья. С замиранием сердца поджег спичку. Дрова были сырые и разгораться не хотели, шипели и стреляли. Каша успел, пока не прогорела спичка, поджечь с краю пачку от сигарет и уже ей начал пытаться развести костер, тыкая огоньком по уголкам щепок. Наконец, пламя нехотя занялось. Не веря своему счастью, старик протянул одеревеневшие от холода руки к огню и сидел так, покуда не начал оттаивать и дрожать всем телом.

«Это хорошо, это значит, отходит тело от мороза, оттаивает, чутка еще посидеть, погреться, легче тогда будет».

Сильно морило в сон. Старик выбрал из поленницы несколько деревяшек поровнее, без острых углов, сложил рядком на полу, поближе к костру, сверху лежака кинул соломы. Едва хватило сил, чтобы лечь. Разместил удобнее отекшие в предплечьях руки, чтобы шишковатые сучья не кололи, под голову нагреб больше соломенной мякоти. Повозился еще немного, потом повернулся спиной к костру – прогреть застывшую поясницу, заодно и глянул в окно, посмотреть, что там твориться на улице.

Темень навалилась амбарная, глухая, с вкрадчивым шорохом смерзающегося снега, доносящимся снаружи. Каша закрыл усталые веки и некоторое время наблюдал за редкими вспышками сиреневых всполохов, возникающих то ли в его воображении, то ли на самом деле. Не заметил, как опрокинулся в муторный зябкий сон.

Снился родной дом: калитка с выцветшей облупившейся краской, извилистая тропинка, ведущая в поле, кряжистый дуб в саду. Снился родной дед на лавочке возле дома. Он часто любил там сидеть, просто так, неподвижно глядя подолгу куда-то вдаль и думая о чем-то своем, невеселом, и порой его приходилось по несколько раз окликать, чтобы вывести из этой задумчивости. Снилось лето, теплое, уютное. Снилась прошлая жизнь, такая желанная, тихая, покойная, которой уже никогда теперь не будет.