Триумф. Поездка в степь

Вышли вместе. Я и не обратил внимания, как отхлестал дождь, смыв сиреневый — душный — оттенок. Калы на клумбе утратили свой зловещий багровый цвет. Пахло свежей зеленью, как на огороде. Воробьи пили воду из лужи, в которой отражались наши сокращенные фигуры. Мой черт протер запотевшие очки-«консервы» и спросил:

— По большому звезданем или по малому?

Я заколебался, не зная, что он предлагает и что мне ответить. На всякий случай согласился звездануть по малому.

— Ладно, по малому так по малому. Да ты не смущайся. Я срок не отбывал, не скомпрометирую. К трем в оргнабор, к геноссе Кухарчуку. Значит, слушай сюда: на Николаевской, теперешней Карла Маркса, в придворной бадыге по сто пятьдесят «Одессы», пятнадцатилетней выдержки. И по «мишке на лесоповале». Напротив крытого передохнем — по стаканчику «Перлина степу», две медали, там виночерпалочка — блондиночка, ах — бюст фужеристый! На Красноармейской три семерки хлобысть и пару пирожков. С вязигой обожаю…

Кто он, этот черт, сладкоголосый соблазнитель? Из какой семьи? Где его родители? Откуда у него хрустящие ассигнации? Почему он так щедр? Ведь сейчас, в пятьдесят первом, у людей совсем немного денег. Кто же он? Вор? Бандит? Взломщик несгораемых касс?

— Нет, я не вор, — ответил мой черт, догадливо прищурившись, — не беспокойся. Я в Кировской области работал на лесопилке, вольнонаемным… Вот пощупай, — и он протянул ладонь, покрытую желтыми буграми мозолей. — Словом, через садик к «академбочке» выберемся, к альпенштоку прикипим, среди интеллигенции потолкаемся. «Академбочка» знаешь где? На улице Володи Короленко. Воистину святой человек был, царствие ему небесное. Там лоск наведем купажами, не путай с купатами в подвале «Абхазии». Три звездочки по сто в одном стакане с полусухой шипучкой, четыре медали. Арэстократично, но пэчень подрывает отменно. На Прорезной, ныне Свердлова, красным побалуемся, «цимлянским». Вот тебе и малый круг кровообращения. Выдержишь?

— Нет, — признался я, — не выдержу, да и грошей нет.

— Дензнаки — бумага не лучшего качества. Прошу прощения, геноссе.

Звезданули по малому. Я все-таки через бадыгу. Ну и словечко! Бадыга, бадыга. Слышала бы мама. У Бессарабского рынка опрокинули стакан, в «академбочке», усилием воли подавляя бунт пищевода и желудка, — купаж. Среди интеллигенции толкаться нет мочи — чуть жив. Сели в сквере у Золотых ворот, закурили из непочатой пачки «Казбека».

— Слушай, — обратился я к моему черту с почтительной просьбой, — назови, пожалуйста, свое имя? Коман э вотр ном?

В школе меня безуспешно учили французскому.

— Май нэйм энд фэмэли из Вильям Раскатов, — ответил он на чистейшем, насколько я сумел оценить, английском, — вполне свободная личность.

Охватила зависть. Имя необычайное, фамилия звучная, подходящая будущей знаменитости. Ах, Раскатов? Знаем, знаем. Ну, это известный писатель, актер или ученый. А я со своей фамилией что смогу совершить — корявой, прыгающей и шипящей? Кроме того, свободен ли я? Я слышал, что свобода есть осознанная необходимость. Но можно ли сию формулу соотнести с самим Вильямом Раскатовым?

Я сидел на скамейке прямо, как проглотив аршин. Со стороны мы выглядели очень прилично — дружески беседующие и даже философствующие абстрактно молодые люди, а между тем в те короткие мгновения весьма конкретно решалась моя судьба. Я едва не зацепился за Вильяма Раскатова, едва не напялил дырявый хитон одного из апостолов предтечи. Любопытно, встречались ли у предтеч апостолы? Как там в Библии? Если бы я за него зацепился, и затем через года два-три купил себе кеды и гитару, и, десятилетие пробренчав у костра да на нижней полке плацкартного, так ничего существенного не вырастил и не построил, — я навеки бы загубил свою молодую жизнь. По-настоящему возводил и осваивал другой народ, другие ребята. А он определенно являлся предтечей «нового» незнакомого — гитарного — племени. Вильям Предтеча. Недурно?

Впрочем, отчего я так несправедлив к нему? В нем ведь содержалась и масса прекрасных качеств. Ну, например, щедрость, приветливость, интерес к людям, к окружающему миру и вдобавок какая-то душевная теплота. Еще когда мы покидали «академбочку», я попросил моего черта, не успевшего пока превратиться в литератора Вильяма Раскатова:

— Слушай, устрой меня сопровождающим на полуостров Шмидта.

Он взглянул на меня с сомнением и жалостью:

— А ты выдержишь?

— Я здоровый, морозов не боюсь, никогда не болею, боксом занимался, — как можно спокойнее и увесистей перечислил я собственные достоинства.

— Не в боксе фокус, геноссе, или, вернее, не только в боксе. Здесь, — и мой черт ткнул в свое сердце, — надо иметь обломок железа.

— У меня с сердцем порядок, — поспешил заверить я.

Он опять взглянул с сомнением и жалостью: