Триумф. Поездка в степь

Да, здесь разговор был серьезным. Не злобная критика Старкова, а хозяйственный подход. Мне водитель вдруг понравился. Верно, возле умного человека трется. Мысли его для тех лет были оригинальными, не шаблонными, не лозунговыми. В газетах их не прочтешь. В газетах так просто и понятно не писали.

— Биться надо за малое, тогда и продукция станет дешевле, и затраты сократятся. Каждый в своей бригаде приблизительно знает, во сколько обходится простой или лишний день жатвы, а знает ли каждый, во что все вместе обходится да по всей стране? Считать надо каждый килограмм, каждую бочку горючего. Вон Кролевец и Цюрюпкин — оба хорошие хозяева, оба считают, но у Кролевца центнер подешевле. Почему, спрашивается? Я вот вожу разных начальников, слушаю разные предложения. Кролевец два года на грузовике с бочкой ездил. Сливал остатки горючего, и сознание таки поднял. Кто его надоумил? В книге, говорит, прочитал. У Кролевца и расход запчастей меньше. Правда, у Цюрюпкина вообще более сложный колхоз, более сложная обстановка, — подвел краткий итог своим рассуждениям водитель.

Когда я вступал с ним в дискуссию, меня изнутри подталкивал какой-то бесенок, но я и не предполагал, что ничем не примечательный с виду парень спокойно отобьет мои нападки и объяснит мне свою точку зрения с убедительностью и терпением знатока. У меня исчезло и больше не возникало желание толковать с ним; я затаился, незаметно — в порядке возмещения убытков — прикоснувшись пальцами к локтю Елены. Время от времени я ловил в зеркальце его неотступный взгляд. Наконец показалась развилка, где нам — по договоренности — надо сходить. Ему направо, нам чуть вперед и налево.

«Победа» затормозила аккуратно, не резко, в соответствии с характером водителя, и мы сошли.

— Спасибо, — сказала Елена.

— Спасибо, — повторил я.

Я вынул из кармана заранее приготовленные пятнадцать рублей, все, что у меня осталось — меньше, чем заплатил Старкову, — и опустил их в окно на подушку. Водитель не изъявил особенной радости. Его взгляд приобрел странное выражение — смесь любопытства, жалости и понимания.

— Я предпочел бы бесплатно.

— Нет, даром мне не надо.

Он пожал плечами и, неожиданно, задним ходом, развернул «Победу» в обратном направлении.

— Эй, куда вы? — крикнул я. — Вам ведь в другую сторону.

Он затормозил и высунулся из окна. В глубине души я уже точно знал, что влип, что он не шофер, что он кто-то, кто имеет здесь власть, но вытолкнуть это открытие на поверхность сознания и сделать из него выводы еще не мог. Я навсегда запомнил его затененное лицо, с рассыпчатой прядью волос, упавших на лоб. Что-то не шоферское опять мелькнуло в его глазах, какая-то насмешка и вместе с тем что-то неуловимо обиженное, даже горькое.

— Поеду твой килограмм соберу.

Меня остро кольнула значимость его слов. Похоже, что меня разыграли, и я в третий раз испугался. Я также — почти по наитию — понял, что все обыкновенное, о чем он со мной толковал, имело и второй смысл, специально для меня, и еще дополнительный оттенок — то ли через меня он с кем-то спорил, то ли, наоборот, отвечал из вежливости, присущей умным и порядочным людям, и собеседники были ему в общем в тягость. Он кивнул, скорее себе, чем мне, и машина медленно поплыла в жаркой струящейся пустоте, как бы раздумчиво набирая скорость.

Солнце — опять это солнце! — и мы с Еленой остались наедине со степью. Нам надо пройти еще несколько километров. После машины навалилась тишина, которую я воспринимал нераздельно от горячего воздуха, облепившего меня вплотную. Температуру мы ощутили не сразу, но, ощутив ее, мы уже не избавились от тупого пекучего давления на грудь до тех пор, пока не попали в прохладное помещение, потому что ни тень, ни вода, ничто, кроме крыши, кирпичных стен и деревянных, нелениво вымытых и сохранивших сырость полов, не спасает людей от степного зноя, который беспрепятственно, огненной лавой разливается в пространстве. Права Елена — без глины и дерева в степи человеку плохо.

Мы шли по проселку немного в гору, и оттого казалось, что мы поднимаемся в белое небо. Вокруг было пусто, голо и немо. Сейчас из-за кургана покажется посадка деревьев, а там и Степановка.

Нигде так много не думаешь о вечности, как в степи. Она не меняется и сто, и тысячу лет. Степь держит себя с большим достоинством, чем море, и сила у нее иная, и щедрость. Степь добрее к пришельцу, и в ее глубинах нет того зловещего мрака, который есть в глубинах моря. Степь вся на виду. Она прозрачна, светла — и зимой, и летом. Степь красочна и менее всего, несмотря на отсутствие растительности, напоминает пустыню. Степь менее переменчива, чем море, надо изучить ее повадки, ее норов, но изучив — роднее не будет у тебя дома.

Мысли мои оборвал натужный рев мотора. Мы оглянулись. Нас догонял, подпрыгивая в седле, серый от пыли автоинспектор на серо-голубом от пыли «харлее». Автоинспектор опередил нас и поставил «харлей» поперек, широко раскинув свои ноги.

— А ну-ка поди сюда, гражданин, — сказал он довольно грозно и поманил меня огромной перчаткой, истертой на ладони рулем.