Трюкач

– Рад! – чурбан чурбаном ответствовал Ломакин.

– Ну и пошел ты тогда! – отринула его Катя, вернувшись к СВОИМ, откуда браво загоготали, мол, класс, как разыграли, оцените! Двадцать копеек!

А он задеревенел чурбан чурбаном, ибо как раз обнаружил в толпе Антонину. И она его обнаружила.

Вот, значит, как…

Антонина была не одна. Был какой-то низкорослый колобок в джинсе, рожа близорукого филина. Был какой-то вьюнош, больше всего похожий на лук-порей, проросший в полной темноте.

– Нина! – обрадовался он, приветственно помахав пальцами и одновременно стряхивая с себя эпизод с Катей (да пошла она!). Невольно, по тону, прозвучало так же, как получасом ранее у «кого бы там» в директорском зале – тепло-близко-виновато. Потому он никогда не назовет ее Тоней. Почувствуйте разницу. Нина.

– Знакомьтесь, – ритуально представила Антонина. – Солоненко, Евгений Павлович.

Колобок-филин потливо пожал руку и присовокупил:

– Генеральный директор «Ауры плюс».

Ломакин выразил лицом: неужто?! «Ауры плюс»?!

Ну, ваааще!… Что за «Аура плюс» такая, кстати? Развелось вас… Но по голосу определил – тот, который умиротворяющий «кто-то еще».

– А это… просто Ровинский… – презирающе бросила Антонина. Липнешь пиявкой, гадкий мальчик, – ничего не поделать, придется представить.

– Господин Ровинский! – с апломбом возомнившего о себе инфанта-подростка-престолонаследника провозгласил вьюнош, этикетно полупоклонившись. Свисающие концы узкого белого шарфа полоснули пол.

(Каждая деталь одежды должна быть функциональной. Этот шарф в дальнейшем вызывал у Ломакина единственное желание: сделать его шарф функциональным, удавить на нем крошку Цахеса к собачьей матери! Или ненароком полюбопытствовать: Ровинский, а если ты поездом куда-нибудь едешь – тебе проводники не говорят на выходе: «Полотенце верните!»?).

Елей указал – вот он, третий лишний.

А где же «кто бы там»?

Антонина непроизвольно глянула поверх голов. Ломакин непроизвольно оглянулся. Спина-респект (если спина может быть респектабельной… может-может!) Мелькнула вдали, на лестнице, где курили. Вот завернула вниз – неясный профиль. Полупрофиль. Не бегство, но обусловленное протоколом, «я вас покину…». Но – мысленно вместе! «Кто бы там».

– А это… – почти неуловимо замялась Антонина. В самом-то деле! Кто бы это мог быть? Мало ли, что звонили вместе от «Администратора». Еще не повод для знакомства.

– Ломакин, Виктор… – заносчиво, от неловкости ситуации, объявил себя Ломакин. Эка! Здесь лежит Суворов. Простенько и со вкусом. Старик Державин благословил бы. Мол, всяк знать должен!

– Каскадер, – нежданно-негаданно пояснила Антонина. – В «Изверге» – это он.

(Откуда?! Как?! Он ведь ничего не говорил!… Узнала, отвечала потом Антонина, узнала и все! Спина-то твоя, не Ярского? Ну! Совсем меня за дурочку держишь?!).

– Да-а-а?! – восхитился филин-Солоненко. – И по крышам. – вы?! Без страховки?!

Слаб человек. Ломакин – человек.

Расслабился, поддался. Хоть кто-то оценил!

Распорядился насчет столика, распорядился насчет блюд, распорядился насчет «не мешайте нам!».

– Вы, как я погляжу, здесь частый гость?

– Некоторым образом. А вы?

– Да вот думаю: купить, что ли, эту развалину целиком и полностью. Можно было бы из нее сотворить нечто попристойней. – И Ленфильм в придачу. Отстроить, отреставрировать, сделать настоящую фабрику грез. Я, собственно, почему здесь? Здесь должен быть ваш… ваш начальник. Как его? Голытьба? – намеренно раздражал филин-Солоненко.

– Голутва? – уточнил Ломакин. И еще раз уточнил, – Он не мой начальник. Я – сам по себе.

– А как это? – дружески приник к нему крошка Цахес – Ровинский. – Как это – сам по себе?

Проти-и-ивный! Ломакин отпрянул, вроде бы демонстрируя: а вот так – сам по себе, на дистанции!

Но гадкий мальчик что-то унюхал. И шмыгающе втянул ноздрями, давая понять: унюхал.

– Стиморол! – ляпнул Ломакин. – Неповторимый, устойчивый вкус! – не отбрыкиваться же всерьез: отыди от меня, крошка! отыди, гадкий мальчик.

– Magie noire… – протянул вьюнош. – Ам-м-м… Черная магия! – и ниспослал взгляд-дуплет – филину и Антонине: ага?! попробуй возрази, что не ага!

Стиморол стиморолом – дыхание свежо, но растворимо. А вот стойкий аромат «Черной магии», передаваемый трением-соприкосновением… хранить вечно, да. Попробуй непринужденно заяви, выгораживая даму: люблю, знаете, ли, поутру, силой своей играючи, рубить дрова, а после – обливаться из ковша только и непременно «Magie noire»!

Все всё поняли. И все сделали вид, что никто ничего не понял. А чего?! Со свечкой в ногах стоял?! Ну ты, проницательный! Ты, ты, проросший в темноте! Ну?! То-то…

Лучше давайте к делу, к делу!

Дело. Как вам, «Изверг»?

Да никак, если честно.

И правильно! Любое кино сейчас – никак, если честно.

То есть?

А то и есть…

И Ломакина понесло. И не потому, что он жаждал самостоятельности или был таким искушенным. Просто молотил языком, отвлекая, отманивая от темы Антонина.

– Вы серьезно? В смысле, купить Дом кино и Ленфильм?

– Хм… В принципе, не исключено, Хотя… Сами подумайте, надо?…

– Надо! – впопыхах вякнул Ломакин и – увел: – Только зачем? Сами подумайте.