Тритон ловит свой хвост (СИ)

— Воля ваша, — не стал спорить Коваленко, доставая из ящика стола пропуск. — Идите, господин Параминов, не смею задерживать, — и добавил, когда Фёдор Иванович уже закрывал за собой дверь: — Но помните.

Запомнит, решил Параминов, куда он денется. Вот только кто в его окружении ссучился? Откуда органы узнали о поездке? К каждому поднадзорному по филеру не приставишь, никаких фондов не хватит. Значит, навёл кто-то, но кто?

Из Конторы, именно так он называл для себя учреждение, которое только что покинул, Фёдор Иванович отправился к себе на фирму. По приезду сразу вызвал Кузьму Кузьмича. В свете последних обстоятельств, он оставался единственным человеком, которому он мог довериться.

Безопасник выслушал его молча, не дрогнув лицом. Параминов в очередной раз восхитился его выдержке. Старая школа! Куда нынешним петровым и бошировым, которые перед камерой двух слов связать не могут.

— Выясню, Федя, — сказал потом. — Не уйдёт гнида.

— Только аккуратнее, Кузьма Кузьмич, — встревожился Параминов. — К чему нам эксцессы?

— Не беспокойся, — ответил тот. — Знаю, что не старый прижим. Пальцем не трону поганца, но жизнь испорчу, будь уверен.

Глава 7

«…Не пришёл он ни на второй, ни на третий день. Когда же в день четвёртый послали за ним подмастерье, тогда и узнали, что мастер Калам пропал бесследно. Как вечером принял в отведённой ему комнате у мастерицы Аги ужин, затворил за нею двери, так его больше и не видели. Только на столе игральная карта приколота: четвёрка урмалов в красных. Знак, но чей? Мастер-расследователь, присланный тираном, прояснить того не смог. Так и сказал, что знак сей ему неизвестен, ни один из воровских цехов его не использует. У мастера Гука знак группий в зелёных, венетский цех оставляет, когда хочет о себе заявить, болотную цаплю в синих. Призванный на допрос мастер Гук ничего вразумительного не показал, только глаза пучил, а пытать его не решились. Воровской цех — община запретная, но сильная, с нею ни тиран, ни совет Мастеров ссориться не пожелал. Хорошо, оставил мастер Калам чертёж, по ней и построили первую небесную трубу…»

Ректор Гур Угон отложил книгу. «Записки достопочтенного мастера Рогула о небесной трубе или о том, Как правда о Великом Тритоне доказана была». Писатель мастер Рогул оказался тот ещё, читать его было трудно, любил он длинные отступления и замысловатые периоды. Правда, так мог сказаться перевод со среднелардийского. Язык за столетия сильно изменился, и нынешний лардиец вряд ли понял бы речения мастера Рогула. «Пойди туда» и «Возьми здесь», — это пожалуйста, но не рассуждения о жизни и природе, которыми «Записки…» были переполнены. Любил Рогул порассуждать о Вечном, ох, любил! Его можно понять: получив на склоне лет немалую известность, трудно не начать вещать. Зато под Рогула хорошо думалось. Ректор перечёл книгу не один десяток раз и просто позволял глазам скользить по строчкам. Это успокаивало и настраивало на нужный лад. Пока зрение поглощало знакомые фразы, мысль двигалась иными путями.

Дожил ли мастер Калам до построения прибора, который с лёгкой руки неизвестного переписчика именуется трубой Рогула-Калама? Прочёл ли записки учителя? Или закончил свою жизнь в день возвращения в город Умелых? Это никто не узнает, но, как ни цинично это звучит, лучше бы не доживал и не читывал. Обидно узнать, когда то, что всегда считал сказкой и мракобесием, оказалось истинной правдой!

Гур Угон безошибочно раскрыл книгу на нужном месте.

«Надобно сказать, ещё двести лет назад, при почтенном мастере Луртаме, на вершине Средней скалы, под каменным козырьком, оборудовано было место для наблюдения за морем, дабы не пропустить приближения пиратов или иной опасности. Испросив разрешения главы совета Мастеров досточтимого Ту Ло и дождавшись его благосклонности, мы вместе с мастером Гидрини решили именно там и разместить небесную трубу. Надобно сказать ещё, что труба получилась изрядно тяжёлой, и на выбранное место пришлось доставлять её паровым подъёмником по частям и собирать уже наверху. Несчастный Калам собирался увезти её в походном саквояже, однако мы с мастером Гидрини решили немного увеличить размеры. Надеюсь, Калам простит меня в своём посмертии, а когда Великий Тритон призовёт меня к себе, я смогу объяснить Каламу причины, побудившие нас к подобному поступку.

Итак, перевезя и собрав прибор, мы приступили к его испытаниям. Долго не получалось добиться надлежащей резкости изображения. Перед глазами мелькали тени и мутные полосы, лишь изредка в этом мельтешении возможно было угадать угол дома или дерево. Почему дом или дерево, — может спросить любознательный читатель сих Записок? Потому как, направив жерло трубы в небо, можно случайно нацелить его на благословенное светило наше, и тогда…»