Трисвечница

Не нужна мне золотая кружка,
Не нужна мне ласковая подушка,
А нужна мне золотая и ласковая подружка.

– Ну что, подружились? – спросил, входя в дом, припорошенный серебристым молодым снежком Григорий.

– Подружились! – воскликнула я, благодарно сжав руку Анисьи.

– Ну вот и хорошо. А теперь сядем рядком да поговорим ладком. Я тут с дальней твоей родней потолковал. Хорошо потолковал… Спросил их кое о чем. Теперь тебя спросить надо. Хочешь пойти в мое стадо? Будешь моей стригачкой?

У меня от таких слов по спине теплая дрожь прошла. Неужели он возьмет надо мной попечение? Сколько раз я вздыхала: «Хорошо бы, Господи, мне его послушницей быть…» И вот… Я заерзала. Как всегда, при волнении.

– Ну, чего молчишь, егоза? – осторожненько садясь на краешек лавки, спросил старец.

А я от услышанного онемела.

– М-м-м… Угу, м-м… – промямлила я, словно булку жевала.

– Ну, вот и ла-а-адненько, – проговорил-пропел Григорий и тут же посерьезнел: – Шапкины тоже согласны.

Вскоре он перевез меня в Ялтуново. Поселил у пожилой женщины, которую звали Авдотья Даниловна. Она болела, плохо ходила, а телом была дородная, как купчиха. Лицо носатое, глаза лупатые. Я даже заробела перед ней.

– Вот тебе, Лизка, послушание, – сказал старец, – станешь помогать махонькой слабенькой добренькой Авдотье. Если все будет хорошо, то произведу тебя в стригачки. Поняла?

Я и обрадовалась, и растерялась. Опять замукала, заугукала и сказала что-то так, как будто булку жевала.

Когда Григорий ушел, дородная Авдотья, поджав толстые губы, недовольно проговорила:

– Ну, вот что, Золушка… Вот что… Надо принести и подкинуть в печь дровишек, наносить в бочку воды из колодца, почистить и поставить вариться картошку, помыть полы, постирать белье, перебрать гречку и прочитать кафизму из Псалтыри, главу Евангелия и молитвы на ночь грядущим. Читать-то умеешь?

– Умею. Маменька меня и читать, и писать научила. Я даже стишки пишу иногда, – сказала я и осеклась, поняв, что хвастаюсь.

– Ну-ну, Золушка… Не переживай, я стихи писать тебя заставлять не стану…

Так началась моя жизнь в селе Ялтуново, которое стоит по разным берегам реки Цны. Часть села находится на одном берегу, и ее называют Польное Ялтуново, а другую часть – Лесное Ялтуново. Григорий поселил меня в Польном Ялтунове, где жил и он сам, и Петрины. Дом Петриных стоял в середине села, на бугре, который прозвали «Ванькина гора». Домик этот не сразу-то и приметишь, потому как его заслонял заросший малинником сад. Чтобы попасть к Петриным, надо было пройти через этот сад по утоптанной тропинке, тропинке, политой горючими слезами людей, искавших утешения у Анны Петриной.

Часть II Анисьин «монастырь»

Глава 1 Возведение в стригачки

На то, что носатая ворчливая Авдотья называла меня Золушкой, я не обижалась, потому как трудиться на черных работах навыкла с детства. Да и узнала, что она добрая была. Стала жить-поживать в Авдотьиной избушке, которая стояла в конце села, на отшибе. Ее избушка с крыльями покрытой посеревшей дранкой крыши была похожа на присевшего журавля. Вскоре «на отшиб» пришла моя старшая подружка Аниська Петрина и осталась у Авдотьи на весь вечер. Вот уж наговорилась я с ней тогда, так наговорилась. Авдотья, сдвинув мшистые брови, даже прикрикнула:

– Угомонись, сорока, а то Григорию пожалуюсь!

Заерзала я после этих слов со страху. А вдруг и впрямь пожалуется и не стану я стригачкой? Но потеплевший Авдотьин взгляд успокоил меня. Да и то сказать – ни о чем плохом мы не говорили. И Авдотье, видать, интересно было нас послушать. Я Аниське все про странников толковала. Мечтательно так…

– Вот ведь какие люди есть, – говорила я, – Христа ради дом покидают. Ходят по святым местам, живут, как птицы небесные, которые… как там в Евангелии? Ну, в общем, как птицы, которые не сеют, не жнут, а кормит их Отец Небесный. Так и страннички, ходят по белу свету, питаются тем, что им Христа ради подадут, ночуют где придется.

– А что ж хорошего в такой жизни? Ходить куда-то, как бродяга. У нас вон – храм под боком. Ходи в него, молись, – почесав нос, проворчала Авдотья.

– А для странника весь мир – храм. Богом созданный, – сказала я и замялась, перебирая на коленях складки своего серого платья. – Странники мне говорили, что вся природа молится, как народ в храме… И птицы, и трава, и звезды хвалят Господа, радуются Ему.

– Батюшки святы! – всплеснула короткими руками Авдотья. – Разве трава может молиться и радоваться?