Прокурор. Мне — лишь по фотографиям: потухший вулкан среди моря, скалы, словно уголь с кровью — такие красные и такие черные. И высоко над шумящим прибоем — город. Высоко над шумящим прибоем. Город, словно из мела — такой белоснежный. Он протянул свои башни навстречу ветру и свету, одинок и свободен, упрям, весел и смел, он протянул свои башни в чистое, светлое небо, не оставляющее надежд на потусторонний мир, — а вокруг море, одна лишь голубая пучина моря…
Эльза. И вы хотите туда?
Инга. И мы хотим туда.
Эльза. А что вы там будете делать?
Прокурор. Жить, мадам.
Доктор Ган. Единственное, что мне известно о Санторине, — это то, что он занят мятежниками, — так сообщают газеты.
Прокурор. Мятежниками?
Эльза. Я тоже читала об этом.
Прокурор. А кого вы называете мятежниками?
Доктор Ган. Врагов закона, врагов порядка.
Прокурор. А если законы неверны? Если они нежизненны, ваши законы, если они — мертвечина, отравляющая нас?
Доктор Ган. Что вы имеете в виду, господин… граф?
Прокурор пробегает взглядом бумаги.
Здесь все именно так, как вы описали в вашем подробном объявлении, даже мостик именно такой, какой вы желали.
Прокурор. Яхта с тремя мачтами…
Доктор Ган. Верно.
Прокурор. Каюта с удобствами…
Доктор Ган. Верно.
Прокурор. Все в безупречном состоянии…
Доктор Ган. У вас есть разрешение на выезд?
Прокурор. У меня есть топор.
Эльза в испуге.
Без топора не проживешь, мадам. В наше время. В этом бумажном мире, в этих джунглях законов и правил, в сумасшедшем доме порядка… У вас есть ручка? Мне знаком ваш порядок. Я родился в Эдерландии, где нет места человеку, где он не может жить. Где день ото дня живут из упрямства, а не из радости. Из упрямства, из добродетели. Где нужно сражаться, чтобы не замерзнуть и не погибнуть от голода. Плоды труда — единственные, какие бывают в Эдерландии. Праздность — веселая, беззаботная, свободная, дающая начало всему, что мы называем человеком, эта праздность не растет на наших деревьях. У нас нет даров, у нас заработки. Отработки. Умеренность — вот высшая идея там, где я родился. Умеренность и воздержание. Из жизни выдавливают сознательность, и все ищут смысла — эрзаца радости, которая избегает темноты. Ибо лето у нас коротко, и горе тому, в ком больше желаний, чем хватает солнца для их удовлетворения. Горе! Вновь вернутся сумерки, и все посереет, растворится в тумане, исчезнет — и выйдут призраки ответственности, забурлит совесть, и так будет, пока человек не наложит на себя руки или не поднимет мятеж…
Между тем доктор Ган вынимает из чемодана и ставит на стол знакомую модель корабля с парусами из пергамента, которая привлекла внимание ясновидца.
Прокурор. Что… это…
Доктор Ган. Ваша яхта.
Прокурор. Ган? Доктор Ган?
Доктор Ган. Да.
Прокурор. Я не знал о ваших отношениях с моей женой, мой друг, но я о них догадывался.
Эльза. Скажи, скажи что-нибудь!
Прокурор. Что же вы здесь поделываете?
Эльза. И ты слушаешь это, Эрих?
Доктор Ган
Эльза. О чем же?
Прокурор. О порядке, мадам.
Доктор Ган и Эльза продолжают сидеть, как будто не веря в происходящее.
Вам — нет…
Эльза. Мартин.
Доктор Ган. Не делайте глупостей!
Эльза. На помощь!..
Доктор Ган. Мартин!..
Эльза. Полиция!..
Доктор Ган. На помощь!..
Эльза и доктор Ган убегают в бар, откуда доносятся крики паники, шум опрокинутых стульев, крики:
«Полиция, полиция».
Прокурор. Так, именно так мне все это когда-то и снилось.
Возвращается портье, замечает прокурора с топором, кричит и поднимает руки, затем убегает назад и кричит на улице:
«Полиция, полиция».
Шофер. Я отвезу вас.
Прокурор. Кто вы?
Шофер поднимает воротник.
Голоса: «Полиция, на помощь, полиция…»
Тюремная камера.