Триптих

Хозяйка. С моей-то гитарой! Да если он доберется хотя бы до челяди и его пустят на кухню, то и это уж будет немало!

Слышен. мотив явайской песни.

Доктор. Слышите? Вот так у него на душе, в книгах это называют эйфорией. Чудесное состояние, ему теперь все нипочем, он полон музыки, жизни — в нем ее больше, чем во всех нас, вместе взятых…

Хозяйка. И этот тоже?

Доктор. И этот.

Хозяйка. Через месяц?

Доктор. Через неделю.

Хозяйка крестится.

Длинный. Откуда они только ни приходят, а мы тем и живем, я говорю…

Xозяйка. Через неделю?

Доктор. Я ему почти завидую.

Хозяйка. Что он будет жить всего неделю?

Доктор. Нет, что он неделю будет — жить.

АКТ ПЕРВЫЙ

В замке.

Барон стоя набивает трубку. На столе, за которым сидит писарь, горят свечи. В выжидательной позе стоит конюх.

Барон. Вот и все, Курт, что я хотел тебе сказать. Дело совершенно ясное, не будем о нем больше говорить… Вон там твое жалованье.

Конюх. Ваша милость хотят-таки уволить меня?

Барон. Порядок прежде всего. (Зажигает трубку.) Порядок прежде всего. Восемь лет ты присматривал за моими лошадьми…

Конюх. Восемь С половиной.

Барон. И, как теперь выяснилось, каждый день, наполняя этот кисет, ты крал у меня горсть табаку — каждый день в течение восьми с половиной лет.

Конюх. Я очень сожалею об этом, ваша милость.

Барон. Я тоже, Курт.

Конюх. Я знаю, что не должен был этого делать. Хотя то была не горсть, как говорит ваша милость, а щепотка, всего одна щепотка — это ведь разница, ваша милость. Восемь с половиной лет — это, конечно, не пустяки, но…

Барон. Ты мне нравился. Ты был веселым парнем. Восемь лет ты распевал песни — в моем доме это удается не всякому. Постепенно здесь отвыкают петь. Все думают, раз я сам не пою, то и вообще терпеть этого не могу… Лошади у тебя всегда были в порядке, лучшего слуги я и желать не мог.

Конюх. Ваша милость часто так говорили.

Барон. Мне жаль увольнять тебя.

Конюх. А если я верну табак? Можно подсчитать, сколько это составит — восемь с половиной лет, каждый день по щепотке, я бы вернул тем же самым сортом!

Барон. Не в табаке дело, молодой человек.

Конюх. Зачем же меня увольнять, ваша милость, если дело не в табаке?

Барон. Порядок прежде всего. (Тем же тоном, что вначале.) Вон там твои деньги. Ночь можешь провести еще в доме, по завтра, повторяю, я не хотел бы тебя здесь встретить.

Конюх берет деньги и уходит.

Жаль, конечно. Но прости я его, так он подумает, я делаю это лишь потому, что не хочу искать нового конюха, и разве он будет не прав? Для меня и в самом деле так было бы удобнее, но ему это не пошло бы на пользу — он стал бы дерзок. Ему нужен господин, которого он будет уважать, сам себе он не может быть господином. (Писарю.) На чем мы остановились?

Писарь. «В-третьих, что касается двух быков, которых я купил, чтобы вы могли пахать на них весной и которых теперь, зимой, никто не хочет кормить…»

Барон. Советую вам собрать всю свою волю и разум, чтобы употребить их с пользой для дела. Я со своей стороны сделаю то же, чтобы не ухудшать наших отношеий. Послезавтра будет праздник, мы поговорим обо всем этом, когда вы придете в замок.

Писарь записывает.

Вот и все как будто. Или добавь еще: что до тревог и волнений по поводу ящура…

Писарь. «По поводу ящура…»

Барон…то если вы будете продолжать поить скотину шнапсом и ждать от этого Бог весть какого чуда, знайте, что шнапс ваш потерян даром! Чистите животных щеткой, как я распорядился, а шнапс лучше лакайте сами, только сначала чистите их щеткой. (Собирается уходить.) На сегодня все.

Писарь. А дневник?

Барон. Нет уж, уволь!

Писарь. За целую педелю ни одной записи, ваша милость.

Барон (садясь). Что может произойти у нас за неделю? Дни стали короче, забот навалило, как снега, ни выехать, ни поохотиться на зайцев. В воскресенье был очередной день рождения моей милой супруги. Ели утку, это было чудесно… Еще — уволил конюха… Еще — порядок прежде всего.

Писарь. «Порядок прежде всего».

Барон. Э, да ты записываешь?!

Писарь. «Что случилось с бароном за неделю». Барон. Замолчи!

Писарь. Я думал, вы всерьез говорите.

Барон. Впрочем, оставь. Но никому не читай этого, даже мне… И поторопись, тебя ждет свободный вечер… Время уже позднее.

Писарь собирает бумаги, кланяется и уходит.

Мне видится Страшный суд: подле Господа, произнесшего мое имя, стоит этот шалопай-писарь, звучат трубы, он читает: «Порядок прежде всего, порядок прежде всего…» Его слушают все ангелы, и я с челом, с которого еще не сошла смертельная бледность…

Входит слуга.

В чем дело?

Слуга. Я помешал вашей милости?

Барон. А, дрова принес, правильно сделал.

Слуга. Я подумал, раз на улице идет снег…

Барон. Да, он идет уже семь дней.