Триптих

Ефрейтор. Ничто не может быть так далеко, чтобы мы не дошли, мы ведь молоды! Молоды! Ты знаешь, какие мы молодые? Война отняла у нас годы. Ты не смотри на наши лица! Я говорю тебе, что мы молоды, мы же еще мальчишки, мы совсем не знаем жизни. Жизнь? Разве у нас не впереди все то, что зовется жизнью?.. Да что я говорю!.. Ты меня не запугаешь. Мы смотрели смерти в глаза тысячу раз, мы летели сквозь огненные стены: рядом с нами, прямо из середины эскадрильи, самолеты вдруг перекувыркивались, загорались как факелы и распадались на части. Мы испытали огонь на собственных крыльях, мы знаем, что такое залп в спину: его почти не слышно, но товарищ, который сидит рядом с тобой, вдруг перестает отзываться, и с волос его каплет кровь. Мы знаем, что такое падение камнем — на бешеной скорости, над ночным морем, — мы смотрели смерти в глаза тысячу раз!

Священник. Зачем ты мне все это рассказываешь?

Ефрейтор. Я спрашиваю тебя: где ближайшая деревня? Ты меня не запугаешь.

Священник. Я этого не знаю.

Ефрейтор. Где ближайшая деревня? (Вынимает револьвер.) Где ближайшая деревня?

Капитан. Он сошел с ума.

Ефрейтор. Где ближайшая деревня?.. Где ближайшая деревня?..

Друзья успокаивают обезумевшего.

Священник. С нами уже ничего не может случиться.

Через секунду молчания к ефрейтору приближается мальчик, протягивает ему руку, и тот идет за ним.

Еще нам нужна свежая вода.

Лейтенант. Я принесу.

Священник. Хорошо. Я покажу тебе, где был наш источник.

Лейтенант. Да я уж найду!

Священник. Вряд ли.

Лейтенант. Боишься, что я найду монахинь?

Священник. Это наш единственный источник, и вполне возможно, что его опять засыпало.

Радист. Я помогу.

Капитан. Война многое уничтожает…

Священник уходит с лейтенантом и радистом.

А ты что, Бенджамин? Ты еще не сказал ни слова.

Бенджамин. Я слушаю.

Капитан. А ты что думаешь насчет того, где мы?.. Ты все молчишь, ничего не говоришь.

Бенджамин. У меня были только отец и мать. Теперь они будут плакать, скажут: мы погибли!

Капитан. Погибли?..

Бенджамин. Для вас это еще труднее. У вас есть жена, капитан, есть ребенок, может, даже двое, и у других тоже — у них были девушки, даже если это такая девушка, которую называют сукой за то, что она тебе изменила…

Капитан. Да, тут ты прав: нас считают погибшими, конечно, нас считают погибшими…

Бенджамин прислушивается — слышно пение.

Бенджамин. Они опять поют. Женщины, старики, дети… Они сидят за длинным столом, всего двадцать один человек, и поют, а в руках у каждого — хлеб. И рот закрыт. Такое странное зрелище…

Капитан (вдруг опомнившись, принимает решение). Бенджамин!

Бенджамин. Слушаюсь!

Капитан. Выйди наружу. Оглядись кругом. Иди, пока не встретишь кого-нибудь — крестьянина, ребенка, девушку, не знаю кого. Приглядись к нему, кто бы это ни был, поговори с ним. Мы будем ждать твоего возвращения. В любом случае.

Бенджамин. Слушаюсь.

Капитан. Мы должны узнать, где мы находимся.

Бенджамин. Слушаюсь.

Капитан. Подожди!.. Если ты встретишь живого человека — кто бы он ни был, — отдай ему это кольцо.

Бенджамин уходит.

Дженни… Дженни… Сейчас она гуляет с детишками по улице — в черном… Дженни в черном, ей наверняка идет черный цвет, а ребятишки без конца спрашивают: почему, почему, почему… Дженни будет плакать: в последний вечер перед отъездом я был какой-то расстроенный. Почему — не знаю. Я был такой растроенный…

Возвращается священник.

Священник. Вот мельница. Другой у нас нет. А эта старая, и зерно мелется очень медленно.

Капитан. Понятно!

Священник. Что?

Капитан. Как видно, надо начинать все сначала.

Священник. Я буду перебирать рожь…

Принимаются за работу.

Капитан. Ты только подумай, отец, мы еще ни разу не пекли собственного хлеба! Ты все нам должен показывать. Мы просто с неба свалились — я хочу сказать, мы как дети…

Священник. Научимся.

Капитан. Если бы меня увидела Дженни! Дженни — это моя жена.

Священник. У тебя есть жена?

Капитан. Жена и двое детей — настоящая семья. В последний вечер перед отъездом я был такой расстроенный, не знаю почему… Я был такой расстроенный… Да, много чего надо будет менять! После войны, конечно… У нас была солидная фирма, мы торговали шерстью. Все это я пошлю к черту. Мой дед еще сам стриг своих овец! Я уеду с Дженни опять в деревню — не на пикник, понимаешь? — не на каникулы. Деньги, дело — пускай этим занимаются другие, я им теперь никогда не позавидую. Это и есть свобода. Ты согласен? Машину, слуг, все наше общество — все к черту, и Дженни будет намного счастливей… Ты молчишь, отец?

Священник. Я слушаю тебя, капитан.

Капитан. Много чего надо будет менять. У нас был дом — понимаешь? — слишком для нас большой. Мы его построили, чтобы другие нам завидовали. Нашему счастью, которое так и не пришло. А дом был такой большой, как мое честолюбие, — понимаешь? — и такой же пустой. И это все тоже к черту… Ты молчишь, отец?

Священник. Я слушаю тебя, капитан.

Капитан. Но ты молчишь.

Священник. Нам надо напечь много хлеба — придет много гостей.

Капитан. Гостей?

Священник. А ты разве не слышишь, что снова стреляют?