Триптих

Кюрман. Жаль, что пропали годы… (Подходит к окну и смотрит на улицу.)

Ассистентка. «Мы живем лишь один раз, Антуанетта».

Кюрман. Это мои слова?

Ведущий. Тривиально, но прочувствованно!

Кюрман опять садится на край письменного стола.

Ассистентка. «Однажды, несколько лет назад, — сама, наверное, помнишь? — ты сказала: если между нами что-то изменится, ты мне об этом сообщишь».

Антуанетта молчит.

Кюрман. Помнишь свои слова?

Ведущий. Мы помним.

Кюрман. Но ничего не изменится. Эгон католик. Он не может развестись. Это делает и наш брак нерушимым.

Антуанетта молчит.

Знаю, что ты не позволяешь говорить с тобой в таком тоне. Тем не менее я за то, чтобы мы развелись.

Антуанетта молчит.

Причем немедленно!

Антуанетта молчит.

Ты меня слушаешь?

Антуанетта (садится). Ты уже говорил с адвокатом?

Кюрман. Нет.

Антуанетта. А я говорила… (Закуривает.) Нам было бы проще нанять одного и того же адвоката. Так он считает. Потому что если процесс примет характер разбирательства, он займет не меньше года и обойдется тебе дороже, считает он.

Кюрман (подходит к режиссерскому столику). Что будет через год? (Слышен плач младенца.) Ребенок?

Ведущий. Да.

Кюрман. От Эгона?

Ведущий. Нет.

Кюрман. От меня?

Ведущий. Ребенок родится у молодой итальянки.

Младенец умолкает.

Кюрман. Что еще произойдет?

Ведущий. Ну например: вы побываете в Москве.

Кюрман. А еще что?

Ведущий. О своей поездке вы ничего не рассказываете. Из вашего молчания некоторые делают вывод, что Советский Союз вас разочаровал.

Антуанетта. Так оно и есть.

Кюрман. С чего ты взяла?

Антуанетта. Эгон тоже съездил в Россию.

Кюрман. Эгон!

Антуанетта. Он рассказывал.

Кюрман. Эгон — реакционер.

Антуанетта (гасит сигарету). Ханнес, я ухожу.

Кюрман. Что будет между нами через год?

Ведущий. Вы по-прежнему будете хотеть развестись…

Антуанетта (смотрит на свои часы). Мы уже все сказали друг другу. Либо мы идем наконец к адвокату, либо больше никогда не говорим о разводе. (Встает.) Во второй половине дня я в библиотеке.

Кюрман. Во второй половине дня она в библиотеке…

Антуанетта. Вечером я дома.

Кюрман. Вечером она дома…

Антуанетта. Если что-то изменится, я позвоню.

Кюрман. Если она не придет, то позвонит… (Выдвигает ящик письменного стола, вынимает револьвер и в раздумье его рассматривает.)

Ведущий. Однажды вы уже доходили до этой мысли. (Зажигает неоновую лампу.) Вы хотели застрелиться, потому что любили эту женщину и думали, что не в силах это изменить…

Кюрман снимает револьвер с предохранителя. Господин Кюрман, револьвер заряжен.

Кюрман тупо смотрит в одну точку.

Откровенно говоря, мы, естественно, тоже ожидали чего-то другого, более смелого, что ли…

Кюрман. Да.

Ведущий…Может, ничего особо выдающегося, но все же чего-то другого, чего в вашей жизни еще не было. По меньшей мере — другого. Почему вы, например, не эмигрировали? Раз уж вам дано право выбирать… Вместо этого: та же квартира, та же история с Антуанеттой. Только без пощечины. Это вы изменили. А что еще? Не употребляете спиртного. Вот и все, что вы изменили в своей жизни. И ради таких пустяков мы устроили целый спектакль!

Кюрман. Я люблю ее.

Неоновая лампочка гаснет.

Ведущий. Пожалуйста.

Антуанетта входит в пальто.

Антуанетта. Ханнес, я ухожу.

Кюрман направляет на нее револьвер.

Я еду в город.

Выстрел.

Во второй половине дня я в библиотеке.

Выстрел.

Вечером я дома.

Выстрел.

Ханнес…

Кюрман. Она думает, мне это снится.

Выстрел.

Антуанетта. Ты меня не слышишь?

Выстрел. Антуанетта падает.

Ведущий. Да, господин Кюрман, теперь вы и впрямь выстрелили!

Кюрман. Я?

Антуанетта неподвижно лежит на полу; Ведущий подходит и наклоняется над ней. Кюрман стоит, словно окаменев, и только смотрит на нее. Ассистент и Ассистентка хлопочут вокруг Антуанетты.

Кюрман. Нет! Нет…

Ведущий. Вы пять раз выстрелили в вашу супругу Антуанетту Кюрман, урожденную Штайн. Пятый выстрел — в голову — был смертельным… Находясь в следственной тюрьме, вы заявили, что и сами удивлены, не ожидали, что способны на такое…

Кюрман молчит.

Кюрман. Разрешите задать вам вопрос?

Пауза.

Ведущий. Не думаете ли вы в связи с этой биографией — или, вернее, не чувствуете ли, не ощущаете ли теперь, находясь в этой камере, — некой склонности, потребности или готовности — не знаю уж, как это лучше назвать — какой вы прежде не знали и возникшей лишь из сознания вины: готовности к раскаянию?

Кюрман. Готовности к чему?

Ведущий. Господин Кюрман, вам сейчас сорок девять лет. Сокращения срока — как известно, при безупречном поведении сие не исключено — вряд ли можно ожидать раньше, чем через двенадцать лет. К тому времени вам перевалило бы за шестой десяток, да и то, если доживете… Вы понимаете, в чем мой вопрос?

Кюрман. Вы считаете: чтобы вынести такую перспективу, мне следует задуматься — в чем же смысл того, что произошло?

Ведущий. Я спросил то, что спросил.