Тринадцатый Койот (ЛП)

Голубая фантасмагория клубилась под земным святилищем, недоуменная муть, которая стелилась, как утренний туман, вилась вокруг возвышающегося Христа и просачивалась в каждую складочку и щель тела сестры Мэйбл. Хотя она никогда не знала возлюбленного, она задрожала, как будто к ней прикоснулись. Туман был почти жидким, обнимая ее в своем чреве белой магии. Эта энергия не была полностью подвластна ей. Она была всего лишь сосудом, в котором она находилась, как в лампе джинна.

Остальные были рядом с ней — человеческая баррикада у подножия лестницы, предупрежденная низким рычанием и клыкастой вонью спускающейся мерзости. Сначала показались его сапоги, черные кожаные, со шпорами из человеческих зубов и костей пальцев. С каждым шагом от его подошв исходила чернота — остатки ада.

Преподобный Блэквелл процитировал Ефесянам.

" Укрепляйтесь в Господе и в Его могуществе. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вы могли противостоять козням дьявола".

Проповедник шагнул вперед. Когда Мэйбл попыталась присоединиться к нему, он мягко оттолкнул ее назад. Она надеялась, что у него есть план. Он служил Богу гораздо дольше, чем она. Возможно, он был готов к встрече с Гленном Ужасным непонятным для нее образом. Если у него и было какое-то предчувствие, он не поделился им с ней. Сестры Эвалена и Женевьева стояли на месте, бусины их четок обхватили запястья, кресты были зажаты в их дрожащих руках. Женевьева плакала, но, несмотря на страх молодой монахини, Мэйбл знала, что она не убежит — такова была ее преданность Господу и верность христианскому долгу перед ближними.

Гленн вошел в подземную церковь, держа в руках пульсирующее сердце самого черного колдуна, словно новорожденного. Трубки сердца поднимались по его левому предплечью, нижняя полая вена была длинной и змееподобной, мясистые трубы аорты соединялись с пульсирующими венами Гленна, как жирные пиявки. Когда он разнял руки, сердце прижалось к нему, точно нечестивый нарыв. Он оглядел подземную церковь, с ухмылкой рассматривая канделябры и множество крестов, а когда взглянул на могучего Спасителя, сплюнул на пол.

Блэквелл указал на него. "Тварь зла! Я бросил тебя…"

Гленн дернулся, как гадюка, и схватил проповедника. Мэйбл взвизгнула и отступила назад, а три монахини прижались друг к другу, словно могли трансмогрифицироваться в коллективную силу добра. Но Бог не оказал такой милости. Койот казался совершенно невосприимчивым к белой магии, распространявшейся вокруг него, и даже когда его руки опустились на плечи Блэквелла, они не были ни обожжены, ни сломаны, ни каким-либо образом повреждены. Он схватил проповедника за запястье и лодыжку и поднял его над головой, словно тот был не более чем соломенной куклой.

Мэйбл закричала. Они все закричали.

Гленн оскалил клыки и вгрызся в живот Блэквелла, затем пережевал жир и сухожилия, прорвав брюшную полость проповедника. Он даже не успел вскрикнуть от боли. Гленн потянул в разные стороны, и Блэквелл был разорван на части, его верхняя часть тела оторвалась от нижней в кровавом взрыве горячих и газообразных кишок.

Бросив куски позади себя, Гленн подошел к сестрам. Женевьева закрыла глаза, пронзительно крича и всхлипывая, а когда Эвалена встала перед ней в качестве защиты, Гленн выхватил из кармана свой булатный кнут и одним взмахом рассек воздух, захлестнул кожаную петлю вокруг горла Эвалены и свернул ей шею, мгновенно убив ее.

Сестра Мэйбл посмотрела на статую Христа, не в первый раз задаваясь вопросом, где же Бог. Через стеклянную камеру она наблюдала, как Менгир светится, словно багровая звезда, а кровь, в которой он плавал, пузырится и дымится. Так много детей. Так много душ. Она потянулась к Женевьеве, но молодая монахиня не сдвинулась с места. Страх искалечил ее. Мэйбл ничего не оставалось, как оставить ее, когда к ним подошел Гленн, наполовину преображенный, с горящими глазами и бакенбардами, с которых капала кровь расчлененного проповедника. Когда она бежала к статуе, то слышала, как снова и снова трещал кнут, а крики Женевьевы заставили Мэйбл прикусить губу и смахнуть подступившие слезы.

Добежав до бочки, стоявшей рядом с лестницей, она откинула крышку, сняла платок и окунула голову в кровь пяти сирот, убитых монахинями накануне вечером. Они выбрали самых больных детей, которые все равно долго не прожили бы, задушили их, пока они спали, а затем принесли сюда для окропления. Монахини сделали все возможное, чтобы выкачать из вен детей все десять пинт, и хотя это сломало что-то в каждом из них, они должны были сохранить Менгир. Нескольких капель уже не хватило бы теперь, когда за ним пришло такое огромное зло.

Менгир нуждался в защите… впрочем, как и она сама.