Тринадцатый караван

Метеоролог лез в кабину и убирал приборы. Их было много. Наша машина действительно стала метеорологической станцией. Ежеминутно Ковалев доставал то термометр, то анемометр. Одному с ними на ходу справиться трудно. Я держал футляры и записывал показания в книжечку. Ибрагим, любитель баловства и мистификаций, смотрел на меня с презрением.

— Тебе очень нужно давление воздуха? — говорил он.— Ты спать без него не можешь? Запиши двадцать, ну запиши двадцать, ну какая тебе разница?! — толкал он меня под локоть.

За Ура-Тюбе была у нас неважная дорога. Ямки и мосты, арыки, бугры — желтый лессовый путь, как штопор, вился по глинистой земле. Здесь началась великая трагедия психрометра. Желтый футляр с прибором бился в судорожной истерике у наших ног между ведром и домкратом. Нам некогда было поправлять багаж. Он ходил по машине с грохотом и стоном. Метеоролог положил прибор за сиденье. Там он дрожал, как больной, подпрыгивая на мостах и ямках. Метеоролог обернул его запасными штанами и ватником. Но он еще бился о ящик, из-под ватника доносилось его лязганье. Я видел, как лицо Михаила Степановича краснело и бледнело от волнения, когда он разворачивал и открывал прибор и смотрел на него; прибор был еще цел: два ствола, две стеклянные трубки, колпачок. Ковалев заводил пружину — она жужжала, нормально раскручиваясь. На одной остановке Ковалев слез и подошел к кабине, волнуясь.

— Товарищ водитель! У меня к вам большая просьба,— сказал он.— Перед большими буграми уменьшайте, пожалуйста, немного ход. Это психрометр Асмана. Таких точных и дорогих приборов, как этот, в Средней Азии больше нет. Вы понимаете, какая ценность! Я не знаю, что буду делать, если он разобьется.

— Мы не будем место терять в колонне из-за него,— говорит шофер.

— Если она дорогая — нужно было оставить ее. Для чего она вам? — добавил Ибрагим.

— Для определения средней влажности воздуха. Как же оставить? — испугался метеоролог.— Вы смотрите — два термометра, две трубки. Этот колпачок смачивается водою...

— Наверняка разобьется,— сказал Ибрагим.

И вот прибор стал средоточием странной борьбы. Сперва водители сдерживали машины, тормозя перед буграми.

Потом они возненавидели психрометр. Им казалось, что он тянет машину, он тащится, как огромная обуза, никому не нужная металлическая штука, это из-за нее машина теряет место, отстает, из-за нее кипит радиатор.

— Опять с карбюратором что-то. Мотор в грязи. Всё психрометры у нас, а пыль некому стереть! — злобно кричали водители.

Они больше не придерживали тормоза. Метеоролог просил хотя бы предупреждать его; чтобы не утруждать водителей, он установил сигнализацию: один гудок — неровность почвы, два гудка — большой бугор, яма — в такие моменты он будет на время брать прибор в руки.

Но машина пролетала молча на всех скоростях через бугры и кочки...

Ветер северо-восточного направления напряжением в шесть с половиной баллов гнал на автомобили непроницаемые тучи пыли. Они били в хвост колонны. Радиаторы кипели, и машины останавливались, повернувшись к ветру радиаторами, чтобы охладить их; мимо пролетали остальные автомобили, гремя в тумане. Мы запаздывали в город. Наступал вечер. Из-за пыли не было видно дороги. Одна машина перевернулась. Мы шли дальше.

Вдруг передние машины остановились. Поперек пути была протянута веревка. Полтораста всадников окружали колонну. Они были в халатах и тюбетейках, они кричали по-узбекски, требуя остановить машины. Из тумана выплыли глиняные дома селения. Мы сошли с машины, и всадники повели нас к домам. Здесь, на улице, на коврах, у чайханы лежали груды винограда, дынь, плова, лепешек. Нам несли самовары с чаем. Это было то, что больше всего сейчас требовалось. Смеясь и благодаря колхозников, мы глотали горячий чай, слушая, как оживает в нас притихшая было циркуляция крови. Потом пришел аппетит. Мы набросились на пищу. Через пятнадцать минут мы пошли по тропинке обратно, и здесь у покинутых машин увидели метеоролога. Он стоял посреди дороги, и в его руках крутились шарики прибора. Он зажигал спички, поспешно, одну за другой, пытаясь записать что-то в книжке. На земле лежал футляр.

— Почему же вы не идете есть? — крикнул ему Ибрагим.

— Это замечательно, это замечательно! — сказал ему метеоролог.— Сейчас любопытный ветер.

Колонна выстроилась, и наконец мы поехали в темноте, расталкивая туман и пыль. Мы все поехали дальше тихо, во избежание аварий. Бугры и ямы ходили под колесами. Ибрагим включил свет в кузове — метеоролог отсутствовал. Мы выглянули из кузова и увидели: рядом с машиной мерным шагом бежал метеоролог, прижимая к себе футляр с психрометром Асмана.

— Ничего! — крикнул он нам.— Это я на время бугров. Сейчас они кончатся, и я опять вспрыгну.

— Гришка! Ты с ума сошел, Гришка! — закричал тогда Ибрагим, нагнувшись к машине.— Сбавь скорость на буграх. Разве можно — такая тряска!

Михаил Степанович вскочил, и мы все прилегли за сиденьем.