Тринадцатый караван

— Помидор хорош с луком и перцем,— строго говорит мой приятель, подмигивая.— Помидор — царь закуски. По крайней мере — генерал-губернатор.— Он неисправим. Он хлопает ученого по плечу и машет перед ним пальцем: — Ну хорошо, профессор, сознайтесь: тайком одну-другую леечку воды подлили ночью для поощрения? Нет? Ну, то-то. А я бы обязательно полил. Вот когда ученый мир удивился бы!

Гордо, как фельдмаршалы, мы обходим шеренги арбузов, тыкв, арбузов с поливкой, арбузов без поливки. Они рапортует нам о своем здоровье и благополучии.

— Здесь доказано, что арбуз в песках требует не больше полива, чем обычно.

— Это факт или так, в научном смысле?

Мы минуем верную редиску, доказанную дыню, сомнительные кактусы.

— Ну их к свиньям! Пусть растут в Америке,— говорит приятель.— Социализм обойдется без кактусов.

И вот перед нами конец опытно-показательного мира. Нет грядок, нет редиски, домики станции скрылись за барханами. Мы погружаемся в песок, ветерок подхватывает его и несет по волнам, а волн много: они желтым сумасшедшим прибоем окружают крошечный островок науки. Их горбы идут толпами, друг за другом, стадом наступающих животных. Над затейливым рисунком песчаной ряби дрожит накаленный воздух. Три цвета царствуют вокруг: голубой — вверху, а внизу — желтый и зеленый, в вечной и страшной схватке. Здесь происходит невидимая борьба на жизнь и на смерть.

Мы задумываемся: вот он, огромный шелест пересыпающегося песка, точно шепот, доносится со всех сторон. В конце концов, он нуден и постоянен, как шум моря; бесцельная, тупая работа природы. На верхушках барханов с выветренными, обнаженными корнями прицепились кусты селина, точно погибающие в волнах ловцы. Мы знаем, что все кусты и цветы, которые мы только что видели, не посажены человеком. Они растут по всей пустыне. Но эти растения — тореадоры, суровые и мужественные бойцы. Хилые и неповоротливые растения здесь погибают, оставляя место сильным, с железной хваткой и крепким желудком. Сосущая сила саксаула достигает восьмидесяти атмосфер — вот как добывается здесь влага! Почти всем растениям природой положен отдых от работы, но здешние бодрствуют круглые сутки.

— Они хитрят. Они приспособляются,— кричит нам молодой ученый с соседнего бархана,— они маневрируют, но живут!

Он приносит нам стебель песчаной осоки, но мы знаем уже ее штучки; сейчас она цветет, но скоро, с наступлением жары, она свернется и засохнет, тогда многие подумают, что она скончалась, и пожалеют осоку. Но это анабиоз, обманная смерть; с приходом влаги осока опять развернется, осока будет жить.

— В Казахстане есть растение «Атриплекс Спиноза». Мы его называем «философ пустыни». Он имеет склонность вырастать на сыпучих песках. Как только животные разгребут пески ногами, пожрут растения, глядь — оно тут как тут, выросло на сыпучем песке. Оно хочет сказать: смотрите, всюду жизнь есть жизнь, и ее не задушит никакая пустыня.

Всюду жизнь, и мы чувствуем приближающийся час завтрака. Мы знаем: в пустыне стоит длинный стол, который сейчас ждет нас. Из камышитовых домиков собираются к нему ботаники и агрономы. Идут зоологи и физиологи. Анатом и художник уже сидят за кружками и обсуждают волнующую картину «калигонум в цвету близ разбитого участка».

Ах, длинный стол! Хорошо — стоишь ты в страшной глуши мира, далеко от городов и сел, ты свидетель стольких нечеловеческих разговоров!

— Я давно слежу за одним эфемером на поливе,— сообщает задумчиво ботаник.— Подохнет он или нет?

— Подохнет! — категорически рычит агроном из-под своей войлочной шляпы зонтиком.— Сейте ячмень, верное дело.

И это сигнал к сражению.

Длинной фалангой выступают агрономы. Короткими, разрозненными ударами отвечают им анатомы, физиологи.

Отсиживаются пока в тылу зоологи. Но у молодой соседки в пенсне дрожит в руках кружка — она готова вступить в драку.

— Убейте их, убейте! -— тихо молит ее мой приятель.— Ударьте их сфэксами!

Он в восторге. У него чешутся руки, и, полный предвкушений, он подмигивает мне.

— Конечно, можно только сеять. Сегодня сыпать ячмень, завтра картошку,— тонко начинает она,— а там смотреть — взойдут или нет. Какие там изучения! Сыпь — и все!

И вот здесь возникает долгая и страшная борьба между зоологом и нашим ученым в лиловых трусах.

— Что касается зоологов,— пожимает он плечами,— то я вообще не понимаю. Их дело козявки там, букашки.

— Вы забыли, что козявки рода сфэксов,— торжественно багровеет девушка,— паразитируют на других насекомых, и их можно использовать в хозяйстве, поселяя личинки, например, в теле кара-курта.

— О светлое будущее биологической борьбы с вредителями! Пока сфэксы паразитируют только в бюджете нашей станции.

Но здесь оказывается, что чай выпит. Агрономы и ботаники расходятся, они растворяются в пустыне, и их не видно за барханами.

Последними встают зоолог и ученый в лиловых трусиках. Оба они сверкают очами, готовые наброситься друг на друга. Тут мы хватаем ученого за руки и поспешно уводим к арбузам и калигонумам.