Тринадцатый двор

– Значит, не останется на второй год, как мы в свое время с Генкой? Три года с Гамаюном в седьмом классе просидели, – обрадовался Валера.

– У тебя способный парень растет и будет учиться со своими сверстниками.

– Весь в меня. Бывало, отец пьёт, буянит, ни днём, ни ночью от него покоя не было. Утром сваришь бульон, отнесёшь матери в больницу. Перед самым уроком учебник полистаешь, вспомнишь, – и в дневнике «пятёра». Значит, не всё так плохо? Может, Андрюшка, чиграшек мой, в люди выбьется? – В глазах у Валерия Николаевича затеплилась надежда.

Проводив Бахусова, Борис Борисович сказал:

– Намучался я с ними в своё время. Правду он сказал. У Валеры был друг, Гена Гамаюн, так они у меня три года в седьмом классе просидели, не хотели учиться. Они с пятьдесят третьего года. А ты?

– С шестьдесят третьего, – ответил Юра.

– Вас уже за уши не тянули, на второй год не оставляли. Ставили тройку в восьмом классе и – иди, гуляй. А теперь вот опять оставляем. Всё возвращается на круги своя.

– Не всё, – подумав, сказал Юра.

Ночную тишину двора нарушил красивый сильный оперный баритон, исполнявший арию Трубадура из мультфильма «Бременские музыканты».

– «Луч солнца золотого…» – выводил певец в ночной тиши.

– Что это? – спросил Юра.

– У Павла Терентьевича нашего новый друг, – смеясь, ответил Бурундуков. – Это первый муж Зины Угаровой, он рулады выводит. Устроился рабочим на мусоровоз. Пока водитель загружает контейнеры, он поёт.

– А Василий говорил, что она была замужем за Николаем Сергеевичем Парем?

– А этот до Паря был. Она за певца ещё в музыкальном училище вышла. А потом не сложилось, разошлись. В Гнесинском учились. Певец об этом Павлу Терентьевичу, а Огоньков – мне по-стариковски насплетничал.

Вышел отставной майор от Бориса Борисовича, так по душам и не поговорив. Домой не пошёл. Стоя на улице, Грешнов слушал, как певец-мусоросборщик выводил арию Ивана Сусанина из оперы «Жизнь за царя»:

– «Ты взойдешь, моя заря!

Взгляну в лицо твоё, последняя заря.

Настало время моё!

Господь, в нужде моей ты не оставь меня!»

Юра поспешил к гаражу Павла Терентьича, влекомый магией красивого сильного голоса. Самого певца не удалось застать, – уехал в кабине мусоровоза, зато нашёл новую компанию в гараже Огонькова. Этот знакомый всем с детства гараж был старше кирпичной пятиэтажки, в которой Юра жил практически с рождения, принесли туда месячным, провел детство и юность.

К гаражу Павла Терентьевича пристраивали другие гаражи, но они не приживались. Последним из снесённых был гараж Петра Истуканова. а гараж Огонькова всё стоял. Он походил на одноэтажный дом без окон. Двускатная крыша, полезная площадь – двадцать четыре квадратных метра, высота до потолка – два с половиной метра. Электричество, газ из баллонов. В гараже был кухонный стол для приготовления пищи, обеденный стол во всю длину гаража, он же гостевой. Был буфет, диван, кушетка, стулья, телевизор, приёмник, торшер. Чего в гараже не было, так это автомобиля.

Разумеется, сначала машина была. Трофейный «Опель», прямо из поверженного Берлина. Следом за ним, – «Победа». И последняя машина, ночевавшая в гараже, – так называемая «маленькая „Победа“», – «Москвич-401».

И большая и маленькая, были затем перевезены к кооперативным гаражам на край оврага. Лишились колёс, стёкол, двигателей. А корпуса были отнесены ещё дальше, – в сам овраг, где просуществовали довольно долго. Юра, будучи подростком, на заднем сидении одной из «Побед», робко объяснялся в любви Ноле Парь.

В гараже у Павла Терентьевича был тот самый Гимнаст, о котором говорил Василий. Он же Леон, Лев Львович, – Юрин сверстник, друг детства и юности.

Павел Терентьевич жарил рыбу с луком в чугунной сковороде. На плите, в огромной эмалированной кастрюле, варилась картошка. И как встарь, поглаживая кота Лукьяна, старик Огоньков рассказывал очередную интересную историю.

– Жили мы в Коломне, под Москвой, – говорил Павел Терентьевич. – Отец мотался сюда на работу. Потом, в тридцать седьмом, и я переехал. Устроился на завод простым рабочим. Кожемякин был начальником цеха, директор был Плоткин. Но он вскоре застрелился. Потом стал Мягков. В том году были большие разоблачения. «Ежовые рукавицы». Ну и куда меня? В подвал, воду откачивать. Начальник цеха ушёл, а я взял и заснул. Скучно в подвале сидеть. Идёт начальница, спрашивает: «Ты чего?» – «Ну, а что я? Сижу здесь, как кукла, не знают, чем занять». Говорит: «Приходи ко мне».

– Домой? – оживился Лёва.

– В кабинет, – сверкнув глазами, чтобы не перебивал, продолжал Огоньков. – Прихожу к ней в кабинет, думаю, сейчас пилить будет. Говорит: «Садись». Сел. «Мне в кузницу требуется молотобоец». Руки у меня были крепкие, развитые… Первым мне попался дядя Коля.

– А что за работа? – Лёва возвратил вопросом Павла Терентьевича в канву повествования.