Тринадцатый двор

– А мы ждали отпуска, – парировали новые хозяева. – Мы же трудимся за рубежом. Так просто не сорвёшься, не вырвешься. Всё строго по графику.

Пока пили первую-вторую, разговор не клеился. Не помогали даже весёлые анекдоты, которыми щедро делились пришедшие. Грешнов нервничал, и это чувствовалось.

«Да. Привыкает человек к жилью, – думал Юра. – Сейчас, кажется, полжизни бы отдал, чтобы оставили меня в этой квартире. Старею. Не думал, что будет так тяжело расставаться с этой грязной берлогой».

– Ты чего это, Георгий, весь в шрамах? Весь резанный-перерезанный, – мягко, по-родственному поинтересовался Саня.

Юра сидел на кухне в одних трусах, видимо, новых хозяев это смущало.

Окинув взглядом грудь, живот, руки и ноги, Грешнов тихо ответил:

– Издержки профессии. Жена вам обо мне не говорила? Я – разведчик.

– И мы разведчики, но таких росписей у нас на теле нет.

– Так я же военный, а вы, наверно, штатские. Служба службе рознь. Кого вам в Австрии резать? Разве что штрудель. Ваше оружие – обаяние да коньячок.

– Ты, Гоша, не разведчик. Ты – контрразведчик. Сразу определил, откуда мы прибыли. Знаешь, как говорят, когда хотят подковырнуть? К примеру, льстит тебе неприятный человек, обнимает, объясняется в любви: «Я бы с тобой пошел в разведку». А ты ему на это отвечаешь: « А я бы с тобой в контрразведку».

Молодые люди в светлых костюмах заразительно рассмеялись. От них веяло доброжелательностью и любовью. Алкоголь всё же делал своё дело. Когда водка закончилась, стали пить виски.

В коридоре раздался неприятный звук. Это завизжала «болгарка». Пришедшие вслед за ребятами рабочие, не теряя времени, снимали старую и устанавливали новую железную дверь.

Александр Дроздов с убеждением в голосе сказал:

– Георгий, не спорь. Тебе нужны деньги. – И вместе со словами полез в карман. То же самое сделал и его товарищ.

– Нет-нет. Спасибо, – благодарил отставной майор. – Приму душ, если разрешите и пойду.

– О чём ты говоришь? Живи, сколько хочешь, – радушно и чистосердечно почти в один голос сказали ребята, насильно вкладывая ему в руки зеленые американские бумажки.

Скорее всего, они так не думали, но предложили искренно, от всей души, так, что хотелось верить.

«Профессионалы. Не зря свой хлеб едят», – думал Грешнов, стоя под холодными струями воды.

Когда он вернулся на кухню, «профессионалы» беседовали о Великой Отечественной. О советских военных начальниках. Юра присел на табурет и стал слушать.

– А Рокоссовского за что арестовали? – спрашивал Саня.

– По обвинению в связях с польской и японской разведками. Тридцать седьмой год.

– Было за что?

– Стал жертвой ложных показаний. Тухачевский оговорил комкора Кутикова, тот ложно показал на комкора второго ранга Великанова. А тот уже на Рокоссовского. Такая вот чехарда была. Начальник разведотдела Забайкальского военного округа дал показания, что Рокоссовский в тридцать втором году встречался с начальником японской военной миссии в Харбине. И в августе месяце тридцать седьмого, в городе Ленинграде, Константина Константиновича арестовали. Пытали два с половиной года. Выбили зубы. Сломали не то шесть, не то девять ребер. Молотком перебили все пальцы на ногах. На ложный расстрел два раза выводили, к стенке ставили.

Был такой начальник Ленинградского УНКВД по фамилии Заковский. Он Рокоссовского лично пытал.

– А как же Михаил Кольцов? Он писал, что Рокоссовский всё это время находился в Испании под псевдонимом Мигель Мартинес.

– Это ложь. В марте сорокового, по ходатайству Тимошенко, Рокоссовского реабилитировали, восстановили в правах, в партии, в должности. Поехал той же весной в Сочи с семьей. В том же сороковом получил погоны генерал-майора. Вернули место командира в своём пятом кавалеристском корпусе. Вот так. Два или три суда было. Все это время он проторчал во внутренней тюрьме на Шпалерной. И вот, двадцать второго марта тысяча девятьсот сорокового года восстановили во всех правах. Впрочем, об этом я уже говорил.

– А что этот садист? Должно быть. Тоже до высоких чинов дослужился?

– Тот, что будущего маршала пытал? Заковский Леонид Михайлович. Настоящее имя – Штубис Генрих Эрнестович.

– Немец?

– Латыш.

– Какими глазами он, гад, потом на Рокоссовского смотрел?

– А не смотрел.

– Стыдно было? Совесть мучила?

– Об этом ничего не известно. В апреле тысяча девятьсот тридцать восьмого года его уволили из НКВД, исключили из партии, арестовали.

– Так ему и надо.

– Разумеется, все это проходило в обратном порядке. Арест, исключение и так далее. Он был обвинен в создании латышской контрреволюционной организации в НКВД. А также в шпионаже в пользу Германии, Польши, Англии. Расстрелян двадцать девятого августа тысяча девятьсот тридцать восьмого года. По приговору ВКВС на Коммунарке.

– Вот это да! Вот это судьбы!

– Времечко ещё то было. С легким паром, Георгий.

– Спасибо, – поблагодарил Грешнов и за деньги, и за «легкий пар», потрясенный услышанным не менее Сани.

Коренастый Сушко не унимался:

– Так ты скажи мне определённо, кто командовал Первым Белорусским? Рокоссовский или Жуков?