Тринадцатый череп

– Красиво говоришь, Тот! Благородно! Но в нашем гадюшнике такое не прокатит. Там, где все друг друга только и мечтают задавить, задушить и скинуть, не место для демонстрации слабостей фюрера, а также твоих благородных рассуждений. У большинства моих приближенных уже разыгрались фантазии о тех возможностях, которые им может дать война, чтобы проявить себя. Ты что, хочешь, чтобы я испортил им праздник? Вот этого-то они мне точно не смогут простить, Тот. А уж тем более Гиммлер, которому в Первую мировую повоевать не удалось по малолетству. Ты бы знал, как он стремился принять боевое крещение во время нашего Пивного путча! Хоть все вокруг и считали, что от этого сопливого шнурка с головой на тонкой шейке пользы как от козла молока. Так для него сейчас война – это просто мечта хрустальная! Это его шанс проявить себя и встать на один уровень с другими соратниками по партии. Ну, например, кто такой я? Герой войны, имею Железный крест, был ранен и отравлен газами. Кто такой Герман Геринг? Летчик-ас, еще и из легендарной группы Рихтгофена. Возглавил ее после гибели Красного Барона. Железный крест тоже имеет. Это величина и харизматическая личность. Про себя я уж и не говорю. Естественно, Гиммлер всеми силами хочет подтянуться к нам и соответствовать, и новая война для него – единственный способ компенсировать свое неучастие в предыдущей. Случись мне ее отменить, он же первый люто возненавидит меня за это. А ненависти Гиммлера я опасаюсь чуть ли не больше, чем чьей-либо еще, несмотря на всю его преданность мне и мое к нему доверие. Тот, да и у меня самого картины войны и наших великих побед в голове уже давно рисуются. Я даже не представляю, как бы я так вдруг взял и отказался от всех этих образов вместе с моими мечтами? Ты же знаешь, Тот, я же художник! Воображение и различные образы – это все для меня!

«Да, конечно, художник ты! От слова «худо»!» – раздраженно думал Тот, огорченный из-за упертости фюрера. Особенно расстроило его, что Гитлер не повелся на его слова и не пожелал принять новый вызов, чтобы доказать тем самым ему и себе, что он великий человек, который не побоится отменить уже принятое решение.

– Понимаю тебя, Адольф, – ответил Тот, притворно соглашаясь с мнением фюрера. – Но давай посмотрим на проблему с другого конца? Что для тебя важнее? Что про тебя подумает Гиммлер? Или твое собственное будущее и, возможно, даже твоя собственная жизнь? Хорошо, если военные действия будут удачны и помогут тебе упрочить твою власть. А если что-то потом не так пойдет? Ну, может, не через два года, в течение которых Гиммлер пророчил тебе тотальный успех, а через пять, например? Это ж война, Адольф. Неудачи возможны. И именно они, как ничто иное, способны расшатать твою власть. Твои прихвостни нуждаются в сильном лидере, и только ему согласны подчиняться. Случись тебе ослабнуть, гадюшник, как ты его называешь, начнет мутить воду. Сейчас ты силен. Не лучше ли тебе сохранить то, что имеешь, и не рисковать?

– Послушай, Тот, все твои страхи, во-первых, беспочвенны. После двух лет успеха в войне мы только упрочим свое могущество для дальнейших побед! – ответил фюрер с заметной истерией, и Хранитель Кристаллов заметил, что в его голове что-то снова перещелкнуло, и он начал превращаться в того одержимого Адольфа, который был в Вевельсбурге. – А во-вторых, самое главное. Как я смогу изменить этот мир без войны? Как мессия может себе позволить отказаться от своего великого предназначения из-за каких-то нелепых страхов и сомнений? Я – не отступник, Тот. И не собираюсь отказываться от своей высокой миссии!

– Понимаю, что ты стремишься изменить мир, – ответил Тот, которого уже бесили твердолобость фюрера и его упертое нежелание отречься от навязчивых идей о своем великом предназначении. – Но ведь, Адольф, кто сказал, что мир возможно изменить только войной? Я же неслучайно напомнил тебе предание о том, что заполучивший Святое Копье может выбрать между свершением добра или зла. Я бы, может, и не стал паниковать и заставлять тебя еще раз все обдумать, если бы я не вспомнил еще одно страшное пророчество, Адольф.

– Это еще какое? – с интересом, оживившись, спросил фюрер.