Тринадцатая рота (Часть 1)

Главу обоза Гуляйбабку весь полдень держали возле себя голубые глаза колхозной агрономши. Согретый ими, он развел огромный чан удобрений и весь его вычерпал под молодые сохнущие яблони. Да что там чан! Рядом с этими голубыми глазами, пожалуй, любой человек вычерпал бы озеро. Но время! Если б на это было свободное и не такое дьяволом попутанное время.

- Прощайте, Олесенька, - сказал Гуляйбабка, умывшись и одевшись под ветлой у ручья.

- Прощайте, - вздохнула она. - Так и не сказали, кто вы, куда держите путь.

- Я уже говорил вам, Олеся. Я - личный представитель президента! Разве моя карета, моя свита, охрана вам ничего об этом не говорят?

В глазах Олеси мелькнули слезы. С губ ее сорвался стон.

- Зачем? Зачем вы об этом? "Карета", "свита", "охрана"...

...Солнце садилось за лесом, бросая на молодые яблони прощальную тень. Легкий ветерок затягивал марлей прибрежные ветлы. Свежило. Пора бы и ехать. Но вот беда: люди не все еще собрались. Тот доделывал щеколду, тот прилаживал к двери петлю, тому осталось вбить последний гвоздь в доску. Помкомвзвода Трущобин, раздавший ребятишкам килограмма три конфет, все еще сидел на бревнах и никак не мог допытаться, есть ли в окрестностях партизаны.

Но самым досадным для Гуляйбабки оказалось то, что исчез куда-то вместе с коренным конем кучер Прохор. Предпринятые тут же поиски, которые лично возглавил Чистоквасенко, ровно ни к чему не привели. Да и не могли привести так скоро. Прохора увела вместе с конем пронырливая бобылиха Матреница перевозить с луга сено для своей буренки.

Пока бедовый бородач перетаскивал волоком к сараю копенки, довольная, раскрасневшаяся от присутствия на дворе такого мужика Матреница выстирала, высушила его нарядный мундир и, переодевшись в яркий сарафан, сидела теперь на куче сена и пришивала к рукавам прохоровского мундира отпоротые перед стиркой галуны.

Прохор, блаженствуя, лежал на спине, широко раскинув босые ноги, положив голову на колени доброй на угощение и ласку хозяйки. Рядом валялась пустая бутылка и кости съеденной курицы.

Матреница, прожившая тридцать с лишним лет без мужа, но знавшая цену счастливым семейным минутам, вела беседу мягко, плавно, не торопясь.

- Трудно, поди, тебе командовать войском? - спрашивала она, прилаживая и так и сяк золотой галун к воротнику.

- Что вы! Сущий пустяк, мадам, - отвечал в полудреме Прохор, - главное, кнут хороший иметь.

- Кнут? А зачем же кнут?

- Э-э, лапушка! Кнут для меня - это все. Я без кнута как без рук. Другие командующие, может, и могут, а я, извиняюсь, ни-ни. Я как только надел мундир, сразу требую кнут. "Без него, говорю, увольте, командовать не могу. Мне нужно подхлестывать во... то есть дивизии, полки..."

- И много у вас этих, как их... дивизий?

- Всех не считал. Некогда, знаешь. Но, пожалуй, наберется больше трехсот.

- Ой как много-то!

- Хм-м, много. А на кой же ляд тогда и генерал, ежели у него войска нет. Чем командовать тогда? Лошадями?

Не дождавшись ответа, Прохор нащупал в сене кувшин с квасом, подтащил его, попил и, почувствовав просвежение, сел.

- Нечем, лапушка. Точненько, нечем. Но совсем иной резон, когда у тебя под руками сто, двести, пятьсот дивизий! Тогда уж, Семеновна, держись! Тогда только командуй: "Сто дивизий вправо! Двести - влево! Триста - вперед!" А ты следом, на облучке с кнутом. Эй, кто там отстал, подтянись! Аллюр три креста, так вас разэтак. И вот, смотришь, разгром, победа. Натянешь вожжи. "Стой! Можно дать сена и закурить".

Матреница, отложив шитье, с восторгом смотрела на Прохора, который в ее глазах был по меньшей мере Ильей-пророком, с громом катавшимся на колеснице по небесам.

- Ты ж береги себя. Береги ради бога, - сказала она.

- Стараюсь, зоренька, но... всякое может быть. Человек не из металла. Удар копы... то бишь снаряда - и полководца нет.

Матреница осенила Прохора перстом:

- Да хранит те... бог. Да минут все бомбы тебя. Войско-то надежное?

- Самое что ни есть.

- А с кем ты воюешь, все не спрошу? С немцами, полицаями або еще с кем?

- Сказал бы, цыпонька, но не могу.

- Чего же не можешь? Разве я шпиен какой, - она тронула под своей шеей кружевную оторочку сарафана, - у меня вон вся душенька наружи.

Прохор обнял хозяйку, прижал ее к плечу:

- Видишь ли, душенька, если сказать тебе одно, то боюсь: трах, бах - и сердечко твое пополам. Если открыть другое - от радости "ох", "ах" обомрешь. Так что, лапушка, принимай каков есть, только без мундира.

- Как без мундира? - отшатнулась Матреница. - Чай, не просто мундир, а с плеч генерала.

- Нет, лучше уж давай без него, а то может случиться сто дивизий вправо, сто дивизий влево и ейн, цвей - гол как сокол. Скидай мундир, если не вместе с головой. Мундир ведь к голове особой прилагается.

- А у тебя ай не особая?

- Нет, у меня тож ничего, моя тоже гм-м... Особая, но я, лапонька, пока лишь куче... то есть пока не Кочубей.

- А кто такой Кочубей?

- Орел! Герой гражданской войны, лапуня.