Тринадцатая пуля

— По-разному говорят… А вообще-то вас почти не вспоминают. А если вспоминают, то чаще называют кровавым тираном…

— Кровавым тираном?.. — Сталин сладко зажмурился.

— Да, тираном… и параноиком.

— Что-о-о?!

Пока Сталин багровел от возмущения, я, закрыв глаза, топтался на месте, понимая, что разум не справляется с навалившейся на него чертовщиной.

Попытался вспомнить, что было накануне… Итак, вчера — или позавчера? — был я… где же я был? Легче сказать, где я не был… Пили… Ночью приехал домой… Или меня привезли?.. Совсем голова не варит…

Ага! Вспомнил! Взял тачку… расплатился долларами… Помнится, в такси был еще кто-то… Кто?.. Господи!.. перепутал этаж, ломился в чужую квартиру… Точно! Теперь уверен, спал я дома… Тогда почему этот кабинет?..

Я осторожно открыл один глаз. И увидел, что Сталин стоит перед живописным полотном, штучным изделием некоего верноподданного сребролюбца, и, покачиваясь на каблуках, рассматривает картину.

Я открыл второй глаз и тоже уставился на полотно.

Сюжет картины был жизнеутверждающим и повествовал о событии праздничном и торжественном, а именно: награждении Сталина высокой правительственной наградой.

Вождя, озаренного яркими лучами солнца, художник наделил могучим ростом, здоровой тучностью и мудрым взглядом, источавшим сосредоточенную скорбь.

Перед ним на коленях стоял Александр Васильевич Суворов — злобный старец с задорным хохолком на сухонькой головке. Суворов был в потертом екатерининском мундире; в руках коленопреклоненный полководец держал подушечку с золотой звездой. Генералиссимусов окружали какие-то военные и полувоенные субъекты, на лицах которых сияли идиотические улыбки.

Вождь строго проследил за моим взглядом и удовлетворенно крякнул.

— Да, искусство — это огромная сила! Вы думаете, товарищ Сюхов, — он с усилием оторвался от созерцания картины, — что вам всё это снится! Как бы не так! Ущипните себя, и вы убедитесь, что бодрствуете! Более того — вы реальны! Вы существуете! А значит, реально все, что окружает вас в данную минуту! С другой стороны, согласен, — да, я вам приснился. Не могу же я не признать очевидного! Но, заметьте, приснился я вам столь крепко, столь основательно, я бы даже сказал, основополагающе, что и сейчас, когда ваш сон прервал мой помощник товарищ Поскребышев, который растолкал вас и привел сюда, я не намерен уходить за пределы реальности…

Я покачнулся. Так, значит, Сталин мне не только приснился… Он еще и материализовался?!

Тут я должен дать небольшое пояснение. За несколько дней до описываемых событий мне приснился Буденный. Никогда не снился, а тут… В моем предутреннем похмельном сне командарм Первой конной скакал на шустрой лошаденке и молодецки помахивал сабелькой.

Вот он подскакал ко мне, осадил скакуна… Холодным огнем полыхнуло лезвие страшного клинка… Я в ужасе вжал голову в плечи и…

В ту же секунду я проснулся и, вытаращив глаза, увидел, что на краю моей кровати сидит Буденный и тоже таращит на меня глаза…

Вежливо представившись, лихой кавалерист через некоторое время исчез.

Я же долго сидел на постели, стиснув гудящую голову руками, и думал, что пора завязывать… А не то за Буденным последуют Наполеоны и Александры Македонские, а там и до сумасшедшего дома рукой подать…

Знал бы я, что дело было вовсе не в моем пьянстве… Вернее, не только в нем…

— Мы, коммунисты-большевики, — тем временем вещал Сталин, — посовещались и постановили, что отныне все в мире будет подчиняться нашим большевистским законам. Из Гегеля, Канта, Фихте и Фейербаха, этих видных философов прошлого, мы взяли самое существенное, мы, так сказать, острым ножом диалектического материализма вспороли брюхо их устаревшей философии и вышвырнули на свалку Истории протухшую идеалистическую требуху, которой были набиты их теоретические желудки.

"Гладко вещает… Но какой-то он все-таки не настоящий!" — подумал я.

— Вы понимаете меня? Вы хоть знаете, кто такой Кант? Или Гегель? Или, что было бы неудивительно, путаете Гоголя с Гегелем, Гегеля — с Бебелем, а Бебеля — с Бабелем?

— А Бабеля — с Абелем?

— Абелем?.. Каким еще, к черту, Абелем? Не знаю никакого Абеля. Вот Бабеля знаю… — и добавил сурово: — Бабеля знаю — негодяй, мерзавец и враг.

— Человечество, — после паузы принялся объяснять мне Сталин, — исторически не развито, оно в нравственном отношении еще очень слабо. Даже беспомощно. Оно до сих пор так и не осознало, что мир материален и ничто и никто не исчезает из этого мира бесследно. Ни Иван Грозный, ни египетские пирамиды, ни учение Платона, ни осенний лист, сорванный ветром и унесенный черт знает куда еще во времена неолита, ни товарищ Сталин, ни даже товарищ Сюхов… Ничто, повторяю, и никто не исчезает бесследно! Для познания мира большевики припасли инструмент…

— Знаю, марксистско-ленинскую философию, которой вы, коммунисты, как штопором, откроете любой, даже самый запутанный, закон мироздания…

— Не иронизируйте! Диалектический материализм… Впрочем, вы не поймете… Ну, хорошо, давайте подкрадемся к вопросу с другой стороны. Посмотрите на меня…

Я посмотрел…