…Толя всегда дарил ей гиацинты. Всегда. Говорил: «Ты сама как гиацинт, это твой цветок». И розы. До ее болезни, а потом уже нет. Потом ее стало мутить от сильных запахов. Она осторожно вдыхала запах цветка, опасаясь привычного уже головокружения. С удивлением поняла, что голова в порядке. Неужели она здорова?
Она, улыбаясь, шла по улице, и в руке ее был горшочек с розовым гиацинтом, завернутый в толстую коричневую бумагу. Время от времени Ида подносила пакет к лицу, чтобы почувствовать запах цветка, но чувствовала только опилочный запах бумажного пакета…
Глава 16. Разбор полетов
Утром Монаху позвонил Добродеев и сказал, что есть дело. Предложил, давай в «Тутси», поговорим и заодно позавтракаем. Анжелика, увидев, что Монах натягивает дубленку, закричала:
— Ты куда! А кушать?
— Спасибо, Анжелика, важная встреча, надо бежать, — сказал Монах. — Оставь мою долю, я потом доем.
— Ну, тогда хоть кофе! Давай, я быстренько!
Монах содрогнулся при упоминании о кофе и юркнул за дверь, притворившись, что не услышал.
Леша Добродеев, изнывавший от нетерпения, при виде Монаха привстал и замахал руками. Монах тяжело упал на стул.
— Пивка? — спросил Добродеев.
— Сначала кофе, — ответил Монах. — Полцарства за приличный кофе! А потом все остальное. Что случилось, Леша?
— Дело о смерти ясновидящей ведет Поярков, я с ним виделся. Намекнул на сигареты, но они сами врубились. Сигареты пропитаны какой-то дрянью, ты опять оказался прав, Христофорыч. Каким чином ты догадался? Неужели действительно волхв?
— Ну-у… — протянул Монах, разглядывая подельника. — А что такое волхв, по-твоему? — спросил наконец.
— Вроде ведьмы и еще ясновидящий.
— Тогда волхв. Нет, Леша, все проще. Читал в каком-то детективном романе. Ничто не ново под луной, все уже было. В романе сигареты были пропитаны таллием. А Поярков так тебе все и выложил? Или он тоже пишет книгу?
— Нет, это я ему выложил. Прикинулся шлангом, а знаете, говорю, я читал где-то, что некий убийца чем-то там пропитал сигареты, жертва курила и вдыхала в себя яд, а потом бах — и сердечный приступ. И никто не догадался. Интересно, говорю, ясновидящая курила или нет. Он долго смотрел на меня, потом говорит: вот за что я вас, газетчиков уважаю, так это за разброс интересов. Все-то вы знаете, все-то читали, всюду нос всунули. Возможно, говорит, ты, Леша, недалек от истины, время покажет. Статейку, говорит, новую пишешь? Про ясновидящую? Читали, читали про сгоревшего актера, как же, красиво изложил, образно. А ко мне с чем пожаловал? Какие вопросы? А я ему: собираюсь, говорю, писать, а нельзя ли, мол, фотки с места происшествия? Может и осенит что-нибудь. Он ухмыльнулся… Знаешь, Христофорыч, у него кликуха Лазарь, в смысле, лазер, так и прожигает, и тут мне вдруг померещилось, что он в курсе нашей эскапады в офис ясновидящей. — Добродеев поежился.
Монах фыркнул.
— Показал?
— Показал! Я их рассматривал и так и этак, даже понюхал, а потом говорю небрежно, а чего это вон там, на стене в гримерке Пети Звягильского, а также на зеркале ясновидящей? Какие-то странные закорючки. Он берет фотки, хмурится, переводит взгляд на меня — точно Лазарь, и говорит, и что же это, по-твоему? И так смотрит, ну, думаю, точно знает, может, там видеокамеру поставили, и мы засветились…
— Вряд ли, уже бы замели, — сказал Монах. — Как прошел вброс?
— По-моему, нормально. Что же это, по-твоему, спрашивает он, а я ему пальчиком потыкал, вот это, на стене… э-э-э… вроде что-то до боли знакомое и кажется, похоже на знак