Тринадцать ведьм

Марка, или Маша часто стояла в углу и особенно по этому поводу не заморачивалась. Ей было восемь, и характер у нее был мамин, добродушный. Куся — личный ребенок Анжелики, приданое, так сказать, зовут ее Кристина, и ей двенадцать. Девочка-дюймовочка, называл ее Монах за дробность и изящество. Она была старательной, хорошо училась и переживала из-за всякой мелочи. Не бери в голову, поучала ее Анжелика, подумаешь, тетрадку забыла! Подумаешь, замечание, подумаешь, за косичку дернули, а ты не реви, а дай сдачи! Мне бы твои заботы!

— Олежка, ты в курсе, что сгорел Молодежный театр? — спросила Анжелика, поставив перед Монахом литровую кружку отвратительного кофе. — В городе только и разговоров! Ожоговое отделение переполнено, сгорели насмерть три артиста. Ужас! Один заслуженный.

— Кое-что слышал, — осторожно отозвался Монах. — Что значит сгорел? Пожар?

— Бомба! — выпалила Анжелика. — Хотят Виталия Вербицкого извести. Он всем им поперек горла…

— Кто хочет извести?

— Ну, всякие чиновники и директор Драматического, они на ножах, зависть, все такое.

— Зависть? Чему завидовать-то?

— Ну как же! — вскричала Анжелика. — Драматический пустой, а в Молодежный билетики за три квартала из рук рвут! Вот тебе и зависть. Вербицкий — гений!

— То есть директор Драматического подложил бомбу под Молодежный? — уточнил Монах. — Чтобы извести гения Вербицкого?

— Ну… говорят, — сбавила тон Анжелика. — Знаешь, люди даром не скажут.

У Монаха было собственное мнение насчет правоты людей, но он оставил его при себе. Вместо этого он спросил:

— А что еще говорят люди?

— Ой, да разное! Ты же знаешь людей! — непоследовательно сказала Анжелика. — Вербицкий, кстати, тоже в больнице. А еще говорят, что пьеса проклятая… забыла, как называется, вроде проклятия фараонов. Лео Глюк в «Лошади» все расписал чин чинарем. Читаешь, и аж волосы дыбом! Чтобы в нашем городе такое… Ужас! Про колдовство и всякую черную магию… между прочим, ни одна ведьма не сгорела. В смысле, не сгорели актрисы, которые играли ведьм. Ни одна! Думаешь, совпадение? Пожарники тушили чуть не до утра, а огонь все горел и горел! Один пожарник упал с крыши. В смысле, обвалился вместе с крышей. Тоже теперь в ожоговом.

Анжелика раскраснелась, говорила бурно, размахивала руками и все время повторяла:

— Ужас!

Монах кивал, отхлебывая кофе. С кофе он, конечно, подставился — вечно забывает, что кофевар из Анжелики никудышный. Кофе, сваренный Анжеликой, мало что некрепкий, так еще и воняет жжеными перьями. Жорик такой любит, высыпает туда полсахарницы и сливок немерено. Монах смотрел на раковину, переводил взгляд на Анжелику, прикидывая, заметит ли, если он выльет туда кофе. Дверной звонок заставил его вздрогнуть. Анжелика побежала открывать, и Монах опрокинул кофе в раковину. Это был Жорик.

— Олежка, привет! — обрадовался Жорик, появляясь на пороге кухни. — Ты уже дома? Слышал новость? Молодежный вчера погорел! Говорят, шаровая молния врезала. А я ключ потерял.

— Какая еще молния?! — возмутилась Анжелика. — Бомба! Это третий ключ за год! Олежка, представляешь, он все время теряет ключи!

— Ты, Анжелка, думай, чего говоришь! Какая, к черту, бомба? Террористы? Ты бы за своим сыном следила, может, он и вытащил. Все из карманов тянет, ничего нельзя оставить.

— Нет, это Вербицкого хотят извести. Он в реанимации, неизвестно, выживет ли. Ага, давай гони на ребенка!

— Кому он на фиг нужен, твой Вербицкий? Еще бомбу на него тратить!

Пока супруги препирались, Монах вытряхнул в кофеварку полпачки кофе, налил воды и щелкнул кнопкой…

Глава 6. Встреча. Дела давно минувших дней…

Невысокая женщина в серебристой норковой шубке стояла перед новогодней витриной шикарного бутичка в мегацентре. Там было всего: елка, красивая пара — мужчина во фраке, женщина в вечернем платье, оба с бокалами, — блестки снега, Дед Мороз, всякие зверушки, гора подарков, луна и звезды. Красочно, пестро, празднично. Тонкое бледное лицо женщины отражалось в зеркальном стекле витрины; узкая рука придерживала ворот шубки. Слабо улыбаясь, она рассматривала платье женщины, ее прическу, мужчину с глупой приклеенной улыбкой, радостного Деда Мороза с посохом, Снегурочку в пышном белом паричке.

Рядом с ней остановился крупный мужчина в распахнутой дубленке. Женщина увидела его отражение в стекле витрины и отодвинулась.

— Ида, ты? — вдруг сказал мужчина. — Сколько лет, сколько зим!

Женщина оглянулась.

— Андрей! Я думала, ты уехал.

Мужчина — это был Андрей Шепель — прижал ее к себе, поцеловал руку, потом в щеку.

— Как видишь, все еще в городе. Как ты? Как Толя? Как вы, ребята? Выглядишь прекрасно, такая же красавица.

— Да ладно тебе… Ты тоже!

— Идочка, пошли посидим где-нибудь. Поговорим. Не спешишь?

— С удовольствием, Андрюша. Не спешу.

Они устроились за столиком в углу маленького полупустого кафе с видом на фонтан, где неторопливо ворочались медленные красно-золотые рыбины. Назвать их рыбками не поворачивался язык, любой хватило бы на приличный обед.