Тринадцать ящиков Пандоры

Мы забавлялись так до того момента, пока Генри не решил лопнуть один пузырек. Он взял его в ладони и сжал.

У него покраснела физиономия, как панцирь не очень термостойкого рака. Он напрягался, дулся — но все никак.

Я с жалостью покачал головой. У Генри, как у большинства интеллектуалов, мышцы были ни к черту. Я взял пузырек, напрягся, надулся… и все впустую!

Тогда Генри, который всегда был упертым ослом, положил пузырек на пол и наступил на него — тот выстрелил у него из-под ног и едва не угодил мне в глаз.

Он еще раз положил его и прыгнул.

Рыча от боли, он прыгал снова и снова, держась за больную, стопу, а шарик лежал на ковре, как будто не чувствовал падающих на него восьмидесяти килограммов.

— Что это за хрень такая?! — громко прошептал я.

— Не знаю! — Генри повысил голос впервые за последние четыре года, то есть с того времени, когда какой-то чувак укатил с его женой за горизонт. Вдобавок — на машине Генри. И с его чековой книжкой (Генри как доверчивый супруг выписал своей благоверной несколько чеков in bianco).

Шарик закачался на полу и, незапачканный, свежий, нетронутый, медленно вознесся к потолку.

Мы не смогли лопнуть его даже молотком. Более тяжелых инструментов у меня в доме не было. Генри, выходя, забрал два шарика с собой, чтобы заняться ими завтра в лаборатории.

Я спал мирно — как может спать мужчина, которого ненадолго оставила его женщина.

Кто-то постучал в двери. Тихо, но решительно. Я проснулся сразу, но тот самый кто-то об этом не знал, поэтому нажал на звонок. Громко и решительно.

Ненавижу незваных гостей, которые приходят в четыре утра. Я накинул халат, сунул ноги в тапки и поплелся к дверям. Я шел тихо, как невыспавшийся кот, но они услышали меня и перестали звонить. Может, обладали женской интуицией.

Хотя с этими их усами на женщин они не очень-то были похожи. Я их не знал.

— Чего? — спросил я не слишком вежливо.

— Пожалуйста, откройте.

— Я не открываю незнакомцам.

— Но…

— Никаких «но». Чего вам нужно? Я сейчас вызову полицию!

— Мы и есть полиция.

Потом все понеслось кувырком — не знаю, как и когда успел бросить в сумку зубную щетку и запасной комплект белья.

Потом я начал бубнить про своего адвоката, но тогда один из грустных полицейских (интересно, почему они всегда такие грустные, может, потому что работают ночью) сказал:

— Отдел специальной охраны планеты. — Он дождался, пока моя челюсть повстречается с полом, и добавил: — Адвокат вам не положен.

— В чем дело, господа? — я старался быть милым. — Может, кофе?

— Мы только доставляем, — сказал второй Грустный и добавил: — Да и не люблю я кофе. Он тоже.

— Но, господа…

— Мы только доставляем, — повторил Грустный, в этот раз ничего не добавив.

— Это надолго?

— Не знаю.

— Ага.

— А я знаю, — сказал второй Грустный и вдруг повеселел: — Но не скажу!

Меня привезли, вывели, провели, посадили в кресло. Пока что.

Напротив меня, за пустым, несколько старомодным столом, сидел Стальной. Такой же типичный, как и Грустные. Холодные глаза, блондинистый ежик, узкие губы.

— Добрый день, господин Насон.

— Добрый день. А вы не могли бы…

— Мог бы. Однако я хотел бы вас предупредить: все, что будет здесь происходить, — государственная тайна, параграф шесть, пункт восемь четырнадцатого устава о планетарной безопасности.

— О Боже… — простонал я.

— Его здесь нет, — сообщил Стальной.

А потом начал расспрашивать меня про разные вещи, и чем дольше спрашивал, тем меньше я понимал, в чем дело, а когда наконец понял — уже вообще ничего не понимал.

— Я спрашиваю вас еще раз, откуда у вас талолит?

— Откуда у меня что?!

— Талолит — блестящие летающие шарики.

Сначала меня пытались запугать.

Так я оказался шпионом. Как есть, шпионом чужого государства или же представителем оппозиции, а то и террористов, и ко всему прочему меня назначили магом-чудотворцем, который прошел шестнадцать барьеров, четыре поста стражи и даже вахтера на проходной, вооружившись шапкой-невидимкой, и ни один из летающих над Институтом Галлопа спутников меня не засек. Потом оказалось еще, что моя рука может проникать через бетон, сталь и серную кислоту и длины в ней — три метра. А вообще-то, я получил эти шарики благодаря взяткам, вот только чтобы подкупить всех стражников, у меня кредитов должно быть больше, чем есть на рынке.

Я. Говард Насон. Тридцати двух лет от роду.

Арестован по обвинению в промышленном шпионаже.

Идиотизм. На Земле уже сорок лет как существует только одно государство. Более того, они же знают, что я не способен совершить такую кражу.

В самом начале они меня слегка запугали. Я начал оправдываться.

— Не знаю, господа, да и откуда мне, блин, знать, лежу себе, смотрю — висит. Захожу в другую комнату, смотрю — висят. Разве ж я виноват, что висят, не я их вешал.

— Не говорите ерунды. Над этим материалом работают наши химики. У нас есть его структура и технология его производства в количестве трех граммов. А у вас что случилось — непорочное зачатие?

— Самозачатие, — уточнил я. — Автогония.

— Да какая… И что?

— Ну не знаю я, черт возьми! Лежу, смотрю — висит. Говорю же вам! Сколько можно повторять?! Лежу, смотрю — висит.