Тринадцать этажей

Жезуш постарался держать себя в руках. Шурин постоянно подначивал его, издеваясь над тем, как его акцент изменился за долгие годы, прожитые в Лондоне, и однажды дошел до того, чтобы говорить с ним исключительно по-английски, хотя сам он едва владел этим языком, для того чтобы «Жезуш чувствовал себя как дома». В конце концов они договорились положить конец этой шутке, однако Антониу по-прежнему приправлял свой португальский идиотской британской гнусавостью. Хорошо хоть он перестал предлагать Жезушу подарить свою любовь королеве Великобритании.

– Должно было быть что-то. – Жезуш был вымотан до предела, терпение его стало тонким, как калька.

– Бухгалтерию этот тип не вел. – Он буквально услышал по телефону, как Антониу пожал плечами. – А то, что осталось, не хотят отдавать его родственники.

– Это какой-то бред. Он руководил крупной компанией, почему архивы у него в таком жутком виде?

Последовала пауза.

– Я хочу сказать, ты живешь этажом ниже Тобиаса Фелла. Может, лучше у него спросить?

– Что ты хотел сказать?

– Ничего.

В голосе шурина прозвучала какая-то странная нотка, легкая дрожь, предупредившая Жезуша о том, что он о чем-то умалчивает.

– Антониу, я должен знать. Это крайне важно.

– Послушай, наверное, ты слишком долго прожил за границей. Его архивы уничтожены.

Все встало на свои места. Крупный скотовод уничтожил все свои архивы – это могло означать только одно: нелегальный захват земли. Сожженные деревни. Убийства. После долгого молчания Антониу заговорил снова:

– Но я тебе ничего не говорил, понятно?

– И все-таки это какая-то бессмыслица. Эта картина – она совсем не похожа на другие работы местных художников, которые я видел.

– Ну тогда не знаю. По крайней мере, полной уверенности у меня нет. Я знаю, что некоторые предметы, выставленные на аукционе, были отняты у… э… перемещенных лиц. – Очевидно, Антониу было неуютно от того, какой оборот принял разговор. – Кажется, его жена говорила что-то о том, что картины написал один из работников. Возможно, так оно и есть.

– Говоря о «работниках», что ты имел в виду? – спросил Жезуш, хотя ответ, похоже, уже был ему известен. – Пастух? Управляющий? Финансовый директор? Кто?

– …Нет. Совсем другое.

Ага. Значит, grileiro. Один из наемников, к чьим услугам прибегают крупные корпорации, когда им нужно освободить землю, на которой они собираются заниматься сельским хозяйством, строиться или добывать сырье. Никакого надзора, никаких законов, просто люди, готовые взять в руки оружие и изгнать из джунглей коренные народы любыми средствами. Такие редко, удалившись на покой, начинают рисовать шедевры.

– Фелл… – Жезуш тщательно подобрал следующие слова. – Фелл знал о них? О расчистках?

– А я откуда знаю? – Антониу не скрывал своего стремления двигаться дальше. – Эти богатые козлы – кто может сказать, что им известно и что неизвестно. Но делалось все от его имени.

Жезуш затруднился бы выразить словами свои чувства. Определенно, за многими величайшими произведениями искусства тянулся кровавый след, но быть так близко к нему… несомненно, это вызывало дрожь, и неприятную.

– Мне нужно, чтобы ты его нашел – человека, который это нарисовал. Я должен поговорить с ним. – Жезуш уловил в своем голосе отчаяние, но решил не обращать на него внимания.

– Боюсь, это невозможно, – тихо промолвил Антониу. – Он умер. С год назад, если верить сыну владельца.

Жезуш не хотел задавать следующий вопрос, но все же выложил его:

– Как он умер?

– Пожар в доме. Случайное возгорание, но дома́ работников строятся без соблюдения каких-либо норм. Он погиб при пожаре.

Наступившая тишина была осязаемой на ощупь. Жезуш ощутил холодную дрожь, вспомнив свой сон.

* * *

Стук.

Было темно. Буквально кромешная темнота.

Тук-тук.

Он заснул? Нет, не заснул… Он просто…

Тук-тук-тук.

Порывисто вскочив, Жезуш опрокинул кресло на мягкий ковер кабинета. Пошарив в углу, он нашел выключатель торшера и залил комнату теплым светом. Этого просто не может быть; сейчас ведь утро. Сейчас еще утро, иного быть не может. Жезуш закончил разговор по телефону, заварил чай и начал набирать текст на компьютере. Но на улице было уже темно, и сквозь тонкую пелену дождя смутно проглядывал свет в окнах соседних домов. Чайник совершенно остыл, экран компьютера был чистый. Жезуш взглянул на часы. Десять вечера.

Он отошел от картины. «Держи себя в руках!» Картина хорошая, да, захватывающая, конечно. И она явно просачивалась в его сны последние несколько ночей, но это же нелепо. Жезуш поправил галстук – сегодня завязанный не таким изысканным узлом Бальтус – и твердо и решительно прошел к двери кабинета, мимо полотна, которое продержало его в оцепенении на протяжении почти тринадцати часов. Как только Жезуш оказался в коридоре, у него внутри что-то щелкнуло, и он поспешно захлопнул за собой дверь, внезапно задыхаясь. Он остро прочувствовал то, как сильно проголодался, как у него пересохло в горле.