Тринадцать

— …Нет, Сергей Владимирович, я прекрасно знаю свое место в истории вообще и в вашей жизни в частности и не претендую на большее, чем мне предписано. На этот раз я буду скромнее. Гораздо скромнее. Более того, я хочу сделать вам подарок, чтобы некоторым образом отблагодарить за ту информацию, которую получил от вас в прошлый раз… Вы готовы слушать?.. Замечательно. Так вот, хочу вас предупредить, что в ближайшие часы в городе возможен серьезный катаклизм. Если хотите оказаться на месте первым и попасть в утренние новости как герой, берите в руки карандашик и записывайте… Ну-ну, не упрямьтесь, записывайте. Вы же знаете, я никогда не порю горячку, и у вас была масса возможностей в этом убедиться…

Саакян снова умолк, выслушивая собеседника. Губы его сжались в тонкую ниточку, пальцы начали стучать по подлокотникам кресла. А потом он уже не мурлыкал в трубку, как до сих пор, а с усилием выдавливал каждую фразу изо рта, будто выплевывал надоевшую жвачку:

— Сереж, мне правда очень интересно, чем ты занимаешься в данную минуту, и я даже как-нибудь приду к тебе в гости и посмотрю своими глазами, как это здорово у тебя получается… но, бл…, хочу тебе напомнить, что свои погоны полковника ты не на рынке купил и не в мусорном баке выловил!.. Да, и ты меня извини, пожалуйста, за грубость… я у тебя ничего не прошу для себя, ты же знаешь, я альтруист… Да, да… я рад, что мы поняли друг друга… Ну а теперь ты готов взять карандаш?.. Отлично, значит, так…

Он изложил информацию быстро, сухо и точно — почти по-военному, словно речь шла о количестве единиц боевой техники противника и его живой силы, которую следовало уничтожить. Закончив, он снова улыбнулся, как в начале разговора — елейно и подобострастно, едва не похрюкивая от удовольствия, — попрощался и положил трубку.

— Вот так-то, мой мальчик, — пробормотал он себе под нос, — а ты боялся. Это совсем не больно.

Он вернулся к вину. Пригубил немного, закусил шоколадкой, затем нажал кнопку на пульте от плазменной панели. Ах, как он любит такие часы! Ты не участвуешь в постановке — точнее, не торчишь на сцене, делая вид, что обладаешь Истиной, — но дергаешь за нужные ниточки, поворачиваешь прожекторы, как считаешь нужным, дирижируешь музыкантами в оркестровой яме… Ты везде и нигде, и поймать тебя за полу пиджака и спросить за художественный уровень спектакля невозможно, потому что твоей фамилии нет даже в программке. Ах, какая прелесть!

Где-то там, на Тополиной улице и в районе Черной Сопки, зарождался Смерч, а профессор Саакян нашел на пульте канал «Animal Planet» и увлеченно смотрел, как размножаются приматы.

Смерч нельзя было увидеть целиком. Он не был похож на московскую воронку Светланы, которую пытался укротить Гоша Куценко, — все было гораздо прозаичнее, хотя и не менее жутко. Невидимый смерч закручивался вокруг людей, проживавших в доме номер тринадцать по Тополиной улице. Эти люди, возможно, раньше никогда не пересекались между собой, но теперь многих из них закручивало в едином вихре, больно сталкивая лбами.

Семенов выбыл из игры. Он ехал в чужой машине все дальше и дальше от своего дома, ехал не знал куда и не по собственной воле. Похоже, он уже окончательно сошел с ума, ибо не подавал никаких признаков того, что в состоянии отвечать на вопросы и вообще реагировать на внешние раздражители. Когда Миша грузил его в подъехавшую милицейскую повозку, он лишь моргал и выпячивал губы, переводя взгляд со своих поцарапанных рук на небо и обратно.

— Похоже, парень не в себе, — пояснил Михаил, сдавая тело стражам порядка. — Он пьян и не очень хорошо соображает.

— Где вы его нашли? — последовал вопрос.

— Здесь. Прямо здесь на площади, под памятником. Обоссался и лежал в собственной луже…

— Не знаете, документы при нем?

Михаил пожал плечами:

— Я его не стал обыскивать. Нафиг, еще заразу какую подцепишь… Но из кармана у него вывалилась пачка купюр. Приберите.

— Приберем, приберем, — успокоили милиционеры.

«Не сомневаюсь», — подумал Миша. По его расчетам, той суммы, что он нашел в бумажнике, должно хватить, чтобы Семенова продержали в «обезьяннике» хотя бы до полуночи. А легкий гипноз, затуманивший мужику мозги, рассосется только под утро. Вот башка-то у него затрещит!

Миша не стал сдавать Семенова по делу об убийстве Петра — господи, какая у дяди Пети была фамилия?! — потому что в результате пришлось бы сразу сдать и единственного свидетеля — звезду Черной Сопки Ковырзина Николая Григорьевича. Его сдавать он не хотел — еще рано. Ковырзин нужен там.

«Кстати, ты и сам там нужен, — напомнил он себе. — Поторопись-ка!»

— От поторописьки слышу, — буркнул он вслух.

— Что вы сказали? — не понял милиционер, оформлявший «задержание находящегося в состоянии наркотического опьянения гражданина без документов».

— Так, ничего, мысли вслух.

— А, ну ладно… Вот здесь еще подпись поставьте… Ага, хорошо.

Миша расставил все нужные закорючки и приготовился прощаться. Ей-богу, он здесь торчит уже слишком долго.

— Если я вам больше не нужен, я, пожалуй, пойду. Опаздываю.