Трильби

Красивого, известного, благовоспитанного и хорошо одетого молодого человека лондонское общество охотно принимает в свою среду, ему не приходится долго добиваться этой чести; а во всем Лондоне трудно было найти молодого человека более красивого и состоятельного, более знаменитого и благовоспитанного, элегантного и, по-видимому, счастливого, обладающего более привлекательными достоинствами и извинительными недостатками, чем Билли. Таким его застали Таффи и Лэрд, когда вернулись на родину после четырех или пяти лет странствий за границей.

У него была прекрасная мастерская и изящная квартира на Фицрой-сквере. На стенах мастерской были развешаны великолепные образцы его неоконченных бесчисленных этюдов. Все остальное было чрезвычайно мило — мебель, безделушки, антикварный хлам, заграничные и восточные художественные изделия, драпри, занавеси и ковры, пианино средней величины, марки Коллара.

На мольберте стояло его бессмертное полотно «Лунные часы», только что начатое, но уже взятое на комиссию известным торговцем картинами Мозесом Лайоном. Никто не трудился с большим ожесточением, чем Билли, когда он был за работой, и никто не отдыхал и не веселился благоразумнее, чем он, когда наступало время отдыхать или забавляться.

Пригласительные билеты, напоминания, надушенные записки, розовые, сиреневые, лиловые, многие из них украшенные коронами, наполняли хрустальную вазу на его камине.

Он окончательно преодолел свое мнимое отвращение к надутым герцогам, лордам и прочим (рано или поздно мы все так поступаем, если наши дела процветают), в особенности к их женам и сестрам, дочерям и кузинам, даже к их матерям и теткам. По правде сказать, несмотря на свой юный возраст, он в известной степени подвергался опасности (как художник) превратиться в тип молодого человека, столь обожаемого милыми скучающими дамами, которые ничем не заняты, рискуя стать их домашним живописцем, платоническим любовником, дамским угодником, притом вполне надежным, которого могут не опасаться мужья и братья, деликатным, безобидным учеником Эроса, нежным пастушком, который обитает dans le pays du tendre[19] — и никогда не переходит границ!

Женщине полагается обнадеживать, а мужчине надеяться, в этом нет, как я слышал, никакой реальной опасности, и я этому очень рад!

Один человек любит свою скрипку (или, увы! иногда скрипку своего соседа) за все те мелодии, которые он из нее извлекает, но это эгоистическая любовь.

Другой, не будучи скрипачом, может тоже любить скрипку — за ее цвет, изящество, красоту линий, так сказать ради нее самой. Он может любить целую галерею скрипок этой платонической любовью — настоящий гарем! — и вместе с тем не знать ни одной музыкальной ноты и даже не интересоваться музыкой. Он будет сдувать с них пыль, гладить их, снимать со стены и пытаться их настроить — pizzicato — и снова класть на место, давать им ласковые, экзотические уменьшительные имена: viol, viola, viola d'amore, viol di gamba, violino mio! Он будет шептать им свои маленькие горести, а они будут отзываться еле слышным сочувственным эхом, подобно грустной эоловой арфе, но никогда не ударит он смычком по струнам и не извлечет из скрипки ни малейшего аккорда — или диссонанса!

А разве кто вправе сказать, что он не сын своего века? Утверждать, что скрипки сделаны только для того, чтобы играть на них, могут лишь сторонники устаревших взглядов; сами скрипки начинают этим возмущаться, и они правы, как я погляжу.

Подобная невинная дружба связывала Билли со многими прекрасными дамами лондонского высшего света.

Правда, его собратья по кисти, более близкие к богеме, упрекали его в том, что он стал «дамским угодником», чем-то вроде прихвостня. Но это было чрезвычайно несправедливо. Ничто не оскорбляет так сильно наших неудачливых собратьев, — кто бы они ни были, богема или добропорядочные буржуа, — как наша внезапная близость с так называемой знатью, с маленькими лордами и леди нашего маленького мирка! Им легче простить нам даже нашу славу и те радости, которые ей сопутствуют, чем наши светские связи, — их уязвленные, завистливые сердца полны тогда чувством горького унижения.

Увы, бедное человечество! Малейшее внимание вышестоящих лиц (если они действительно стоят выше) воспринимается как бесценное благодеяние, как высочайшее достижение, как венец славы!

Окурок грязный, корочка лимона
Совсем другой приобретает вид,
Коль под каблук сиятельной персоны
Окурок или корка угодит!

Маленький Билли никогда не был ни дамским угодником, ни прихвостнем. Ни за кем не охотились высокопоставленные лица с такой настойчивостью, никого так упорно к себе не приглашали, как этого молодого баловня судьбы.