Тридцатая застава

Слева через колхозную пасеку прорвалась в сад тридцатая застава. Обгоняя Байду и Бахтиарова, поднявших свои батальон на рискованный бросок под огнем противника, бегут Иванов и Нурмухаметов, Селиверстов и Хромцов. За ними, растекаясь между деревьями, втягивается весь батальон. Передние падают, словно подкошенные. Убиты? Ранены? Нет, они научились воевать: короткая очередь из автомата — и снова стремительный бросок.

«Какие молодцы!» — шепчет Батаев, видя, как за пограничниками, подхваченные их порывом, вскакивают и бегут вперед запасники.

Гитлеровцы дрогнули. Кто-то заметил зеленые фуражки и крикнул:

— Чекисты!

Они уже встречались с солдатами в зеленых фуражках. Но не бегут вражеские автоматчики: за спиной чистое поле. Прячась за поваленные деревья, упорно сопротивляются.

Все смешалось в саду — свист пуль, разрывы мин, озлобленное жужжание пчел из разбитых ульев, стоны раненых… И что больше всего поразило Батаева — пение птиц. Будто здесь ничего особенного не происходит. Он не замечал, что сам бежит вместе с бойцами, останавливается и стреляет из подобранной на ходу винтовки… Вокруг, как и вначале, многие падают, но не все подымаются. Не думал о том, что и с ним может такое случиться. Лишь на мгновение мелькнула эта мысль в голове. Отмахнулся от нее, пытаясь поймать на мушку укрывшегося за яблоней автоматчика, но рука почему-то не слушается, мушка описывает круги и никак не хочет остановиться на зеленой каске. Подбежал Бахтиаров.

— Товарищ полковой комиссар! Вы ранены…

— Чепуха, просто рука онемела…

— Вы ранены! — кричит Асхат. — Кровь на рукаве, — и потянул Батаева за дерево.

— В самом деле кровь… — Батаев смотрит на потемневший рукав гимнастерки. — Царапина, видно…

— Отведите полкового комиссара на пункт! — крикнул на ходу Варваре Сокол Асхат, но Батаев уговорил Варвару сделать перевязку и, доставая пистолет, — винтовка теперь бесполезна — побежал за комбатом.

Бой медленно отодвигался к южной окраине сада. Уже в просветах между деревьями виднелось изрытое снарядами поле. По нему навстречу наступающим бежали немцы и румыны, двигались танки, вытянув тонкие хоботы, выискивая жертву.

— Пулеметы! Пулеметы вперед! Отсечь пехоту! — собрав последние силы, крикнул Батаев, и команда пробежала по цепи.

Лавируя между деревьями, Василий Иванов вел пулеметные расчеты к опушке. Это последнее, что успел заметить Батаев. От сильного толчка в грудь подкосились ноги, потемнело в глазах. Схватился правой рукой за ближайшее дерево…

Начинало темнеть. Кое-где еще вспыхивали огневые всплески, но прорыв был ликвидирован, положение восстановлено. Выносившие из сада убитых и раненых санитары нашли Батаева под деревом. Над ним склонялись иссеченные осколками, отягченные плодами ветки яблони.

4

В тяжелом молчании стояли у братской могилы бойцы и командиры.

И победа не радовала: слишком дорого за нее заплатили.

А после полуночи командиры подымали свои подразделения и уводили на запорожскую дорогу: генерал Макаров осуществлял свой план вывода войск из-под удара.

«Что же случилось? Неужели так и оставим село фашистам?» — тревожились бойцы истребительного батальона, заметив отход армейских частей. Им трудно было понять, как можно после такой победы отступать.

— Как же это, Евгений Савельевич? Оставляют нас одних?

— Кто сказал, что оставляют? Село будем защищать, — успокаивал их командир. — С нами остаются отдельные части. Но в создавшихся условиях всего надо ожидать… Передайте родным, пусть немедленно уходят в Запорожье. Барышники сбежали. Если возвратятся с немцами, никому из наших пощады не будет.

Нелегко было председателю райисполкома говорить это односельчанам, с которыми он в начале июля давал клятву не пускать врага на родную землю.

Генерал Макаров действительно оставил небольшой заслон в «Садоводе». Но он знал то, чего еще не знали бойцы: к вечеру того дня гитлеровцы захватили Днепропетровск и Никополь.

Обороняющиеся на правобережье войска его армии очутились в полукольце. Надо быстрее выводить уцелевшие части на левый берег.

В очень трудном положении очутился брат Антона Байды Евгений. О специальном задании на случай оккупации известно было только небольшому кругу районных работников: он, как бывший пограничник, должен возглавить партизанское движение. Для этого следовало под любым предлогом эвакуировать жену в тыл. Когда он осторожно намекнул ей об этом, Анна Прокофьевна обиделась.

— Никуда я не уйду от тебя на старости лет. Где будешь ты, там и я. Авось пригожусь. Хоть кашу или кулеш сварю вам…

— Да пойми, Анна, нас ожидают жестокие бои!

— Что ты меня боями пугаешь? И бои я видела…

— Да ты же не знаешь… — Евгений испытующе посмотрел на жену. До сих пор он не говорил ей о будущих планах, а сейчас, видимо, придется. — Мы отступаем с армией только до Днепра, а там уйдем в плавни. Война, может, и через год не кончится…

— И плавнями меня не запугаешь. Знаю их не меньше твоего. Забыл, как ходила к вам тогда, в революцию?

Уже близится рассвет, а спору с женой и конца не видно. Заупрямилась, ничем ее не переубедишь. Попробовал схитрить.