Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается

– Гордился? – переспросил крюкастый. – Да это был худший день в моей жизни. Тот столб дыма… ничего печальнее в жизни не видывал. – Он насадил обрывок газеты на второй крюк и разодрал газету в клочья. – В «Пунктилио» все перепутали: капитан Уиддершинс мне не отец и фамилия у меня другая. И с пожаром не все так просто. Вы должны знать, Бодлеры, что в «Дейли пунктилио» рассказана не вся история. Так же как яд смертоносных грибов может послужить источником чудодейственных лекарств, так и кто-то вроде Жака Сникета может совершить подлость, а кто-то вроде Графа Олафа совершить благородный поступок. Даже ваши родители…

– Отчим знал Жака Сникета, – перебила его Фиона. – Жак был хорошим человеком, а Граф Олаф убил его. И ты тоже убийца? Это ты убил Грегора Ануистла? Ничего не ответив, крюкастый с мрачным видом вытянул перед собой крюки.

– Когда ты видела меня в последний раз, – сказал он Фионе, – у меня было две руки, а не крючья. Наш отчим небось не рассказал тебе, что со мной случилось. Он всегда твердил, что на свете есть тайны, о которых не следует знать молодым. Вот олух!

– Наш отчим не олух, – запротестовала Фиона. – Он благородный человек. Так точно!

– Люди не бывают либо плохими, либо благородными, – возразил крюкастый. – Они вроде фирменного салата – вкусное и невкусное, плохое и хорошее нарублено и перемешано, так что получается неразбериха и раздоры. – Он обернулся к Бодлерам и показал на них крюком. – Поглядите на себя, Бодлеры. Вы что же, считаете, будто мы с вами такие разные? Когда орлы несли меня над горами, я увидел внизу пепелище – то, что осталось от Пустошей после пожара, который мы с вами устроили вместе. Вы жгли – и я жег. Вы присоединились к команде «Квиквега», а я – к команде «Кармелиты». Оба наших капитана люди ненадежные, оба стремятся попасть в отель «Развязка» к четвергу. Единственная разница между нами – это разные портреты на комбинезонах.

– У нас – портрет Германа Мелвилла, – возразил Клаус. – Писатель величайшего таланта; в своей странной, нередко экспериментальной философской прозе он привлекает наше внимание к тяжелому положению зачастую презираемых людей – бедных моряков или эксплуатируемых подростков. Я горжусь тем, что ношу его портрет. Но на вас портрет Эдгара Геста. Он был поэт ограниченных способностей, писал неуклюжие, скучные стихи на безнадежно-сентиментальные темы. Как вам не стыдно!

– Я и сам не слишком люблю Эдгара Геста, – признался крюкастый. – До того как примкнуть к Графу Олафу, я изучал поэзию с отчимом. Мы читали друг другу стихи в кают-компании «Квиквега». Но теперь слишком поздно. Я не могу вернуться к прошлой жизни.

– Возможно, и нет, – согласился Клаус. – Но вы можете вернуть нас на «Квиквег», чтобы мы спасли Солнышко.

– Пожалуйста, – услышали дети голос Солнышка из глубины шлема. Голос был хриплый, казалось, скоро она совсем не сможет говорить.

Какое-то время в камере, по мере того как одна за другой проходили решающие минуты отпущенного Солнышку часа, слышались лишь ужасающий кашель Солнышка да ворчание крюкастого, который ходил из угла в угол, сплетая и расплетая крюки и решая, как быть. Вайолет с Клаусом следили за его крюками и вспоминали все случаи, когда он угрожал ими Бодлерам. Одно дело полагать, что в людях плохое и хорошее перемешано наподобие ингредиентов в салате, но совсем другое – глядеть на пособника отъявленного негодяя, который столько раз старался причинить им зло, и пытаться выискать в нем хорошее, хотя вспоминаются только причиненные им боль и страдания. Пока крюкастый кружил по комнате, Бодлеры словно копались в салате, состоящем главным образом из ужасных и, возможно, даже ядовитых элементов, и отчаянно пытались отыскать тот единственный благородный кусочек, который мог бы спасти их сестру. В точности как я временами отрываюсь от своих записей, лежащих передо мной на столе, и копаюсь в салате, надеясь, что в моем официанте больше благородства, чем вредности, и мою сестру Кит, возможно, спасет маленький ломтик тоста, пропитанного соусом, если мне удастся найти его в тарелке. Наконец после долгого мычания и хмыканья, что в данном случае означает «после того, как он долго бормотал и откашливался, чтобы оттянуть решение», олафовский приспешник остановился перед детьми, упер крюки в бока и преподнес им поистине хобсоновский выбор:

– Я отведу вас на «Квиквег», если вы возьмете меня с собой.

Глава одиннадцатая

– Так точно! – воскликнула Фиона. – Так точно! Так точно! Так точно! Мы возьмем тебя с собой, Фернальд! Так точно!

Вайолет с Клаусом переглянулись. Они, конечно, были благодарны за то, что крюкастый отпускал их и они могли попытаться спасти Солнышко от медузообразного мицелия, но им невольно захотелось, чтобы Фиона не произносила столько раз «Так точно!». Они опасались, как бы им потом не пришлось пожалеть о принятом решении – пригласить олафовского пособника на «Квиквег», хоть он и давно пропавший брат Фионы.