Тридцать лет под землей

По различным данным, и особенно из слов Луи Баландро, спускавшегося со ступеньки на ступеньку до глубины 240 метров, я знал, что стены пропасти не гладкие, а пестрят карнизами, щелями и трещинами, забитыми камнями, каждую минуту готовыми обрушиться. Накануне Лепине, как сказано выше, уже начал необходимое и чрезвычайно трудное дело расчистки балкона на глубине 80 метров и, вернувшись, уверил меня, что на нем не осталось ни одного камня. На самом деле, спустившись до этого уровня, я с облегчением увидел, что он усиленно поработал, и от души сказал ему спасибо, благо именно он был на другом конце телефонного провода и держал со мной связь до конца спуска. Лучшего «сопровождающего» нельзя было желать: Лепине знал пропасть, так как спустился в нее самым первым два года назад и сохранил в памяти ее конфигурацию. Очень предусмотрительный и изобретательный, он сделал боковой чертеж края каменного балкона, где я тогда стоял. Затем поручил выпилить толстую доску как раз по ширине балкона и согласно чертежу сделать по бокам вырезы, соответствующие рельефу каменных стен, заключающих балкон. Эту доску он мне прицепил к поясу, и в описываемый момент я занят помещением деревянного барьера в уровень с каменным порогом; сильными ударами молотка я ее загоняю в выщербины, куда она плотно входит и будет задерживать скатывающиеся и натыкающиеся на нее камни.

Когда я приводил в порядок свое снаряжение, немного расстроившееся во время работы, налобная электрическая лампочка погасла. Я нашел кнопку нагрудного фонаря, но он также отказался действовать. Раздосадованный и смущенный, оказавшись так неожиданно без света в самом начале путешествия, я жалобным голосом сказал Лепине, что со мной случилось. Ответом был веселый смех.

— Ну смотрите, — сказал он, — теперь газетчики поднимут вас на смех по поводу вашего девиза!

На самом деле, на моем комбинезоне поперек груди нашиты слова псалмопевца: «Nox illuminatio mеа» («Ночь мой свет»). У Лепине даже хватило жестокости спросить, не светился ли мрак, в который я погрузился.

Увы, отнюдь не светился! И стараясь сохранять равновесие на неудобном балконе, я ощупью шарю в рюкзаке, чтобы вынуть запасные батареи. Но очевидно, перегорели лампочки, потому что и новые батареи не дают света. Наконец, удалось зажечь свечку и привязать к концу опущенной сверху веревки оба сдавшие фонаря, чтобы их там наладили.

В моем унылом ожидании мне составлял компанию Лепине. Сначала он объявил, что фонари благополучно прибыли и что Пьерр Луи и Дельтейль их осматривают. Потом вдруг раздался взрыв смеха, и Лепине никак не мог успокоиться, чтобы объяснить мне, в чем дело. Наконец, я узнал причину такого безудержного веселья. Оказалось, что, сменяя батареи в темноте, я не видел и не сорвал маленькие картонные кружочки, изолирующие металлические контакты батарей. В таком состоянии они, конечно, света давать не могли.

Для начальника экспедиции я вел себя как новичок, и мне оставалось только смеяться вместе с Лепине, которому инцидент очень понравился.

Короче говоря, фонари мне прислали таким же путем, и с двумя огнями я отправился дальше в пустоту, толкаясь и обтираясь о стены, вдоль которых спуск длился бесконечно.

Я изо всех сил старался смотреть вокруг и изучать великолепную бездну; старался понять ее архитектуру, но лямки и ремни снаряжения, а также три мешка меня парализовали; что касается пилотской каски, то она давила на затылок, и я чувствовал себя в ней, как в гипсе.

Все время опускаюсь и, чтобы занять мысли, тихо говорю, забыв на минуту, что наверху Лепине меня слышит.

— Что вы там бормочете? Говорите громче, я вас не понимаю.

— Да и не можете понять, потому что я говорю «Agur Maria gracias bethia…», — пытаюсь вспомнить, как на баскском языке «Ave Maria»: я слышал эту молитву в воскресенье в Ликской церкви.

Время от времени я пинком ноги или ударом привязанного к руке молотка сбрасываю опасно застрявший или лежащий на выступе обломок породы.

На разных уровнях прошу задерживать спуск и, остановившись на выступах, карнизах или узких балконах, сражаюсь с накопившимися на них, могущими ссыпаться или забившимися камнями.

Везде стараюсь оставить место чистым, чтобы отвратить опасность падения «снарядов» в этой огромной пропасти. На это уходит масса времени, и спуск очень сильно затягивается; вместо одного часа, среднего времени спуска остальных членов экспедиции, мне потребовалось четыре с половиной часа, чтобы добраться до дна.

Но тяжелым испытанием была не длительность спуска, а затрата сил на работу в самых трудных положениях и нервное напряжение, сопровождавшее изнурительную гимнастику.

Наконец, Лепине меня предупредил, что, когда я достигну глубины 240 метров у меня больше не будет ни времени, ни возможности расчищать пропасть, потому что дальше стены будут далеко и спуск будет продолжаться в совершенной пустоте. Я вспомнил о предупреждении Квеффелека, как раз касавшемся этой части пути вниз: