Тридцать девять ступенек

Скажите, кто из вас, дорогие читатели, будь вы на моем месте, не залился бы краской стыда и не выбежал из дома, бормоча ненужные извинения? Но я остался сидеть за столом и, не отрываясь, смотрел на пламя свечей в подсвечнике. Затем встал и шагнул к выключателю — в гостиной загорелся электрический свет.

Они зажмурились от яркого света люстры. Эти трое, возможно, те самые люди, с которыми я встречался в Шотландии, а быть может, и нет. Я не мог понять, почему я, смотревший в глаза этому проклятому археологу, не вижу в старике ни одной черточки, кроме самых тривиальных — он стар, лысоват и т. д., напоминающей того страшного человека. Я видел на дороге худого и полного и опять-таки находил сейчас между теми и этими людьми лишь отдаленное сходство.

Я огляделся. На стенах гостиной висели гравюры, над камином — портрет какой-то симпатичной старушенции. На каминной полке стояла серебряная коробка для сигар. На ней было выгравировано: «Персивалю Апплтону, эсквайру, от друзей в память турнира по гольфу».

— Итак, вы, очевидно, убедились, — сказал старик, — что ваши подозрения напрасны?

Я промолчал.

— Конечно, неприятно попасть в смешное положение, но, я думаю, вы как-нибудь из него выйдете. Я не стану писать на вас жалобу, но имею право потребовать, чтобы вы покинули нас, — закончил старик.

Я покачал головой.

— О Боже! — сказал худой. — Это совершенно невыносимо!

— Вы отведете нас в участок? — спросил полный. — Я бы на вашем месте так и сделал, но, думаю, у вас могут возникнуть неприятности. Между прочим, мы имеем полное право потребовать, чтобы вы предъявили ордера на арест. Мне не хочется злословить по поводу вашей неудачи, но вы сами видите, произошла нелепая ошибка. Почему вы молчите? Что вы собираетесь теперь делать?

Я собирался дать свисток, чтобы мои люди арестовали их, но не решался это сделать, потому что боялся стать всеобщим посмешищем.

— А ведь из нас могла составиться партия в бридж, — сказал вдруг полный молодой человек. — Быть может, побыв с нами еще немного, мистер Ханней признает свою ошибку. Вы играете в бридж, сэр?

Я согласился. Мы прошли в курительную комнату и сели за карточный стол. Рядом на небольшом столике были сигареты в ящичке и напитки. Окно было открыто. Ярко светила луна, вдали виднелось мерцавшее под луной море. Все трое перебрасывались между собой шутками и остротами, и, забудь я о том, где нахожусь, я мог бы считать, что играю с приятелями в клубе. Только мне одному было невесело. Я сидел, нахмурив брови, тупо соображая, с какой карты мне ходить. Я прекрасно играю в бридж, но сегодня я делал одну глупую ошибку за другой, так что мой партнер, полный молодой человек, то и дело поднимал в удивлении брови. Мне было не до карт, я все время думал: «Между теми и этими нет ничего общего. Эти совершенно другие». И едва я это подумал, как опять вспомнил слова Питера Пиенаара, и решил довести свой эксперимент до конца.

Старик взял из ящичка сигарету, закурил и, положив руку на стол, забарабанил по нему пальцами. «Да ведь точно так же он барабанил пальцами по коленке! — вспомнил я. — Я тогда стоял перед ним, а двое молодчиков держали меня под прицелом».

Как часто одна секунда решает все в нашей жизни! Отвернись я, займись своими картами, и я бы не заметил этого ничтожного движения. Начиная с этой секунды, с моих глаз спала пелена, и я начал видеть то, чего не замечал раньше.

В этот момент часы на каминной полке пробили десять.

«Худой, очевидно, убийца», — думал я. В его чертах проскальзывает иногда решительность жестокого и неразборчивого в средствах человека, но он тотчас пытается замаскировать ее остротой или шуткой. Вот такой же, как он, стрелял в Каролидеса.

Лицо полного молодого человека все время менялось, и я подумал, что у него, наверное, тысяча масок. Очевидно, это он выступал вчера в роли первого лорда адмиралтейства. Вспомнил я слова Скаддера о человеке, который все время пришепетывает. Наверное, и это был он.

Но ни тот, ни другой не могли, конечно, тягаться со стариком. Точный, холодный, безжалостный расчет — вот главная черта этого человека. Собственно, слово «человек» к нему совершенно не подходило, потому что он давно уже стал машиной, принимающей безошибочные, приносящие успех решения. Глаза его иногда сверкали, как у хищной, увидевшей добычу птицы.

Прошло всего несколько минут, но я уже забыл о своей робости, о своем желании провалиться сквозь землю — жгучая ненависть и злоба душили меня. Я чувствовал, что приближается момент, когда я встану, опрокинув стол, и дам сигнал.

— Смотри, не опоздай на поезд, Боб, — сказал вдруг старик. — Бобу надо быть в Лондоне, — повернулся он ко мне, и фальшивый тон его голоса был отвратителен.

Я посмотрел на часы — стрелка приближалась к половине одиннадцатого.

— Печально, но ему придется отложить поездку, — сказал я.

— Черт возьми, опять вы за старое, — сказал худой. — Мне в самом деле надо ехать. Я могу вам оставить свой адрес, могу, наконец, дать подписку, что явлюсь, куда вы прикажете.

— Вы никуда не поедете, — отрезал я.