Тридцать девять ступеней

– Я сказал слуге, который чистит мою одежду, что мне совсем худо, и сделал вид, будто вот-вот отдам концы. Это было нетрудно: мне прекрасно удается такого рода маскарад. Затем я раздобыл труп – этого добра в Лондоне всегда хватает, если точно знаешь, где искать. Я привез его с собой в ящике на крыше извозчичьей кареты; мне пришлось прибегнуть к посторонней помощи, чтобы занести ящик наверх, в мою комнату. Сами понимаете, я должен был обеспечить следствие надлежащими уликами. Я улегся в постель и велел слуге подать мне снотворное, после чего отпустил его на все четыре стороны. Он хотел сбегать за доктором, но я прикрикнул на него, заявив, что терпеть не могу медиков. Чистильщик ушел, и я принялся готовить труп к предназначенной ему роли. Мертвец был моего роста и отправился на тот свет, насколько я мог судить, от злоупотребления алкоголем, поэтому я расставил вокруг кровати на расстоянии вытянутой руки несколько бутылок со спиртным. Челюсть портила сходство – пришлось отстрелить ее из револьвера. На следующий день кто-нибудь обязательно станет клясться, что слышал выстрел, но на этаже у меня соседей нет, и я счел возможным пойти на такой риск. Итак, я оставил тело на кровати – одетым в мою пижаму, с револьвером, валяющимся поверх одеяла, посреди комнаты, приведенной в крайний беспорядок. Затем я надел костюм, заранее приготовленный на такой случай. Я не стал бриться из опасения наследить; кроме того – теперь и речи не могло быть о том, чтобы появиться на улице. До этого я весь день думал о вас, и пришел к выводу, что у меня, похоже, просто не оставалось другого выхода, кроме как обратиться к вам. Сидя у окна на лестничной площадке, я дождался вашего возвращения и спустился вниз, чтобы столкнуться с вами на лестнице. Вот и все, сэр. Думаю, теперь вы знаете обо всем этом столько же, сколько и я.

Он сидел передо мной – мигающий, как сова, вздрагивающий от волнения и, несмотря ни на что, полный отчаянной решимости. Все это звучало совершенно дико, но мне не раз приходилось слышать невероятные истории, впоследствии оказывавшиеся чистой правдой, и я взял за правило судить не столько о рассказе, сколько о самом рассказчике. Если б он хотел обосноваться в моей квартире, а потом перерезать мне глотку, он придумал бы что-нибудь более правдоподобное.

– Дайте мне ключ, – сказал я, – я хочу взглянуть на труп. Прошу прощения, но должен же я как-то проверить ваши слова.

Он горестно покачал головой.

– Я знал, что вы об этом попросите, но ключа у меня нет. Он на моем брелоке на туалетном столике. Я должен был оставить его там, чтобы не дать ни малейшего повода для подозрений. У тех джентльменов, что идут по моему следу, очень внимательный взгляд. Вам придется поверить мне на слово до утра, после чего, уверяю вас, вы получите самые убедительные доказательства того, что труп и в самом деле лежит наверху.

Я задумался на несколько секунд.

– Хорошо. До утра так до утра. Я запру вас в этой комнате и оставлю ключ у себя. И вот еще что, мистер Скаддер: я верю, что вы говорите правду, но если окажется, что это не так, лучше бы вам помнить, что я весьма умело обращаюсь с пистолетом.

– Разумеется, – сказал он, вскакивая. – Не имею чести знать, как вас зовут, сэр, но вы благородный человек. Буду признателен, если вы ненадолго одолжите мне бритву.

Я отвел его в спальню и оставил одного. Через каких-нибудь полчаса из дверей спальни показалась фигура, которую я едва узнал. От прежней внешности Скаддера остались только колючие, голодные глаза. Он чисто выбрил подбородок, разделил волосы на прямой пробор и подстриг брови. Держался он так, будто только что вернулся со строевых учений на плацу, и вообще выглядел как самый настоящий – вплоть до характерного тропического загара – британский офицер, полжизни прослуживший в Индии. В довершение всего он вставил в глаз монокль, а когда снова заговорил, из его речи исчезли даже ничтожные следы американского акцента.

– Бог ты мой! Мистер Скаддер. – запинаясь, пробормотал я.

– Не мистер Скаддер, – поправил он, – а капитан Теофил Дигби, сороковой полк гуркхских стрелков[11], на побывке в Лондоне. Буду признателен, если вы это запомните, сэр.

Я постелил ему в курительной, а сам улегся на диване – в гораздо более бодром расположении духа, чем в течение всего этого месяца. Что ни говори, а даже в этом богом забытом мегаполисе иногда случаются удивительные вещи.

На следующее утро я проснулся оттого, что старина Паддок, явившийся ни свет ни заря, разоряется во весь голос, стоя у двери курительной. Когда-то я спас ему жизнь на Себакве[12], и с тех пор, как я вернулся в Англию, ему взбрело в голову сделаться моим добровольным слугой. Способностей к обходительной беседе у него было не больше, чем у гиппопотама, особого толку от его стирки и утюжки тоже не наблюдалось, зато я знал, что могу рассчитывать на его абсолютную преданность.