Тридевять земель

Александра Николаевна рано потушила свет и легла, но сон не шёл. То она думала о том, что на её любимой скатерти пообтрепалась бахрома, то в мыслях возникали слова из последнего письма Павлуши. «Настроение здесь удивительно спокойное, – писал он, – войны, видимо, не ждут и в неё не верят, хотя у нас приказано двенадцати старым лейтенантам, которые на очереди в старшие офицеры, быть готовыми по первому требованию к немедленной отправке на Восток. Ходят слухи, что на Новый год будет очень большое производство в капитаны 2-го ранга, произведут будто бы около ста человек – это нечто небывалое, и сообразно этому много мичманов в лейтенанты, так что Тилен будет, видимо, произведён, а я сильно постарею по службе. Сегодня по всем экипажам и отрядам спрашивали желающих офицеров и инженер-механиков отправляться в Тихий океан. Мой экипажный товарищ говорил, что на придворном балу 19-го января он слышал, что войны, наверное, не будет, а по городу циркулируют слухи, что война уже началась, – вот тут и разберись. Я ничего бы не имел против возвращения на Восток, лишь бы дали побывать в отпуску и закончить классы». Сознание её перебирало слова сына, но постепенно промежутки между ними увеличились и туда проникли другие, посторонние письму. Зима. Бахрома. Как такое могло случиться?.. Сказать вам откровенно… Да, зима. Только что был, и нет его… Снежинки вытягивались в струны, в нити, и сплетались в коконы шелкопряда, а потом в кудели пряжи, а потом последнее видение исчезало в один миг, и Александра Николаевна, как ни старалась, не могла восстановить в памяти его смысл. Сознание её нежилось в череде бессвязных образов… Наконец, один из них упрочился и увлёк её своей странной логикой. Был бал. Александра Николаевна видела себя в огромной зале, освещенной мириадами свечей, и кто-то, как будто бы Тилен, кружил её в вальсе, и она, чуть закинув голову, ловила сощуренными глазами свет искрящихся люстр. Но кто такой Тилен? Тут ей показалось, что корсет её платья расшнуровался. В смущении она искала ответ на лицах танцующих, но отовсюду ей отвечали ободряющие, поощрительные взгляды. Охваченная стыдливым недоумением, Александра Николаевна ждала окончания вальса, но танец никак не кончался, а объятье её кавалера было настолько властно, что не находилось возможности ничего сообразить. И новый вопрос затмевал прежний: как мог быть её партнером Тилен, если она никогда прежде его не видела? Наконец движение её тела, его кружения сделалось столь стремительным, что произвело свист, а свист перешел в шёпот…

– Вставай, матушка, вставай, сударыня, – торопливой приглушённой скороговоркой будила Гапа.

– Что ещё? – сонным голосом спросила Александра Николаевна, наполовину ещё пребывая в своём нелепом сновидении.

– Вставай, матушка, с волости приехали, за Дорофеичем. Война.

Александра Николаевна села на кровати. Рядом с Гапой с испуганными глазами стояла Луша.

– Боже мой, – приговаривала она, пока Луша подавала ей одеваться, – с кем же это?

– С японцем, бают, будь он неладен, – сказал Гапа.

Во дворе стояла телега с подводчиком, рядом переминался с ноги на ногу староста. Приехали за Дорофеичем, бессрочно-отпускным, служившим в усадьбе скотником. Из волости прислали конверт с "перышком": бородка гусиного перышка была прилеплена к сургучной печати, а это значило, что дело не терпит ни малейшего отлагательства. В доме замелькал свет, спешно делали расчёт с Дорофеичем да подносили на дорогу водки. Гапа вдруг запричитала, заголосила. Староста, покашливая в кулак, с нетерпением ждал конца сборов.

– Беспременно приказано к свету быть, – наконец осмелился напомнить он.

Дорофеич торопился, ему нужно было ещё заехать в деревню, переменить рубаху, захватить сапоги и мундир, попрощаться с женой и детьми.

– Ну, прощай, Дорофеич, – сказала растерянная Александра Николаевна.

– Счастливо оставаться, матушка Александра Николаевна, – поклонился Дорофеич. Не смотря на выпитое, был он сосредоточен и лихорадочно соображал, какие дела ещё предстоит сделать.

– Выпей ещё стаканчик, да и ты, подводчик, выпей, – настаивала Гапа.

– Благодарим покорно, Агафья Капитоновна. Прощайте, Агафья Капитоновна, прощай, Игнат, счастливо оставаться, барыня. Насчет мальчишки, что просил, возьмите в пастушки на лето.

– Непременно, – заверила его Александра Николаевна, и долго отдавались в ушах его последние слова: "Так я в надежде буду".

* * *

Кое-как дождавшись серого рассвета, она велела запрягать. Сообщение о начале военных действий и о том, что при этом пострадали наши броненосцы, пришло в Рязань около 9 часов утра, и уже через час редакции губернских газет забросали заснеженные улицы десятками тысяч экстренных прибавлений к выпускам. Всюду бежали разносчики с кипами листков и их буквально рвали на части.

Игнат ожидал у саней с торжественным, собранным, но озабоченным видом, и по дороге даже несколько раз прикрикнул на лошадей недобрым голосом, чего за ним практически не водилось.