Триады

подобрался весь, лик ядовито-зелен…

Я во двор, а там евнух кричит: «Попался! –

водяным ружьём тычет мне в грудь. – На землю!»

* * *

Он проходит анфиладой комнат.

В первой джинна олениной кормит

коренастый карлик-скоморох.

Во второй толстухи одалиски

предаются радостям лесбийским,

каждая, что плавленый сырок.

В третьей суфий кружится часами.

А в четвёртой делают кассамы -

по неверным в праздники палить.

Он идёт и сам уже не помнит,

сколько за спиной осталось комнат,

подвигов, соитий и молитв.

Евнух непочтительный и праздный

говорит: «Султан давно в маразме».

Полирует бритву брадобрей.

Демон усмехается облезлый.

А из разверзающейся бездны

лезут семь подземных королей.

Багдад

В Багдаде шумновато, но не так чтоб.

Корабль пустыни с курдом вместо мачты

по улице дымящейся плывёт.

Плетётся смертник ласковою псиной

за бочковидной гурией в лосинах.

Заходит на посадку самолёт,

в ковёр персидский превращаясь. В общем,

напрасно то клевещем мы, то ропщем.

В Багдаде… Это кто сказал: война?

Ну, бегают с оружием мужчины,

так у мужчин имеется причина –

они в пейнтбол играют, старина.

В Багдаде лето. В моду входит красный.

Залёг на крыше загорелый Карлсон,

любуется в оптический прицел

красотами, рукой багдадцам машет.

Багдадцы улыбаются и пляшут.

А в полуразвалившемся дворце

пришелец затаился шестилапый.

Там давеча прожёг паяльной лампой

во времени-пространстве Аладдин

дыру настолько чёрную, что опа,

Багдад тю-тю, за окнами – Европа;

надень противогаз и выходи.

Изумрудный город

Изумрудный город-2

Забор, развёрнутый гармошкой.

Соседский дворик. Морда кошки

в мясистых триффидах кустов…

Похмельный эллин из Канзаса,

скажи, как ты здесь оказался,

как из разрозненных кусков

слепил правдивую легенду,

сменил профессию и гендер

и превратился в жевуна?

Тотошка умер от гангрены,

но заливается Гингема,

твоя гражданская жена

дни напролёт сварливым лаем.

А ведь была прекрасней лани –

как ты по этой суке сох!

И вот сидишь – брюшко, бородка;

она швыряет сковородку,

ты прячешь голову в песок.

Потом уносишься в машине

с зашедшим корешем Страшилой.

Потом, ввалившись в бар «Сезам»,

вы пьёте огненную воду

и превращаетесь по ходу

в двух некрылатых обезьян.

Хозяйка бара Марта Гудвин

слетала в Город Изумрудный,

преобразилась прямо, вон

как загорела… Тянет гарью.

И дровосек Железный Гарри

глядит на Марту светским львом.

* * *

Орки идут в атаку стальною цепью.

Гоблины наступают железным клином.

Карлик украл кораллы у Клары Цеткин,

спасся от коминтерновцев у кикимор;

весь посинел, распух, наглотался дряни

да заложил кораллы в ломбард Кощея.

Выпили хоббиты, Гэндальфу в морду дали,

а протрезвев, побежали просить прощенья.

Ладно, неси нам, Бильбо, пирог с корицей.

Сам не пойму, что это я волнуюсь…

Заночевал Иванушка у сестрицы,

утром проснулся – рядом лежит Анубис.

Прячет глаза, мнётся, башка шакалья,

тянет слона за хвост, а кота за хобот.

Шёл, говорит, из Мордора в Зазеркалье

да и попал в ваш Изумрудный город.

* * *

Джинны спалили всех дуболомов Урфина.

Выволокли из дворца ящики с изумрудами.

Жёлтый туман рассеялся. Брезжит утро и

некому вызволять самозванца Гудвина.

Переоделся в старой служанки платье он

и был таков. Джинны созвали жителей.

Всё, говорят, кончилась автократия.

Славьте же, идиоты, освободителей.

Перелицуем смрадные ваши капища

в небо пронзающие мечети мы.

А в Преисподней Шайтан потирает лапищи;

всем, кто в него поверит, сулит бессмертие.

Что же ты плачешь? Топай в кроватку, девочка,

маленькая марранка, еврейка, дурочка.

Элли в своём Канзасе получит весточку,

вызовет бурю и прилетит на выручку.

Метаморфозы

Один, в пустой квартире, включишь телик,

сидишь и тупо смотришь всё подряд:

как лопаются пузыри истерик,

как хлопаются в обморок, горят

на производстве, произносят речи,

танцуют на коньках и без коньков.

А ты сидишь и коротаешь вечер,

покуда самолёты мотыльков

под солнцем лампы мечутся. Им страшно

и весело, а может, всё равно.

Тому, большому, явно сносит башню

сухое светоносное вино.

А эти двое экономят силы,

но вот столкнулись, вспыхнули, сплелись…

Да ты и сам, больной и некрасивый,

поднялся вверх и в воздухе повис.

Висишь и ничего не понимаешь,

одновременно мёртвый и живой;

когда летишь, на правое хромаешь -

оно помято и обожжено.

Что там за тип у телика уселся,

опутал стул системой корневой?

В мучнистом теле крохотное сердце

стучит-не достучится до него.

* * *

Сначала лошадь яблоней была,

зимою мёрзла, а весной цвела -

вся в белом, настоящая невеста,

но как-то летом вышла из контекста

и в лошадиный город забрела.

Нашла по объявлению квартиру.

Сошлась потом с орловским рысаком -

самовлюблённым муторным кретином,

к соседке сверху бегавшим тайком.