Триада

Чтобы отвлечься от тошнотворных мыслей о солоновато вспухшей губе, прохудившемся носе или оке в трауре, я стал пристально смотреть на очкарика. Тот вдруг побледнел и боязливо спрятал взгляд в самый укромный уголок сарая, в декоративную гущу паутины. Знаю вас, очкариков, – сам такой! В абстрактных измышлениях вы хоть куда, а случись что конкретное – жирафы жирафами. А и тебя, милок, пробрало: застукали, запалили!

Полминуты просыпались и замерли внизу крохотным песочным холмиком. Бугайчик посмотрел на меня, потом сунулся взглядом в дверной проем и, видимо, поняв, что дополнительных гостей не ожидается, пружинисто встал на ноги. Он медлительно подошел ко мне вплотную и, чуть задрав голову, чтобы видеть лицо, угрожающе поинтересовался:

– Ты кого наркоманами назвал? – и после молчания с моей стороны прошипел: – Не слышу!

«Ого! – подумал я и ничего кроме подумать не успел – не оттого, что меня ударили, не было такого. Мысль прервалась потому, что в дверном проеме возник Костя – в лучших традициях приключенческого жанра, в распоследний момент.

– Как всегда, вовремя! – произнес я, стараясь выглядеть ироничным, а не благодарным. И, склонившись к недоумевающему бугайчику, шепнул: – А обо мне спроси у дяди Кости.

Костя представил меня как приятеля-одноклассника и писателя (при последнем титуле меня передернуло), рассказал, что то, что здесь было, – прикол, и похвалил бугайчика: мол, молоток, Леша, не законил. Все успокоились, посмеялись, и долговязый миротворец затворил скрипучую занозистую дверь, подперев ее тем самым обломком лопатного черенка, о котором я думал.

Лишь после этого я увидел сарайчик во всей красе: предрассветный сарайный сумрак местами был прошпигован солнечными лучами из щелей. Один из них косо перечеркнул щуплого очкарика, другой – написанную на стене анатомическую пошлость. Добавочным источником света, помимо щелей, служило махонькое квадратное оконце под косой крышей, но оно было так запылено и заляпано грязью, что свет почти не просачивался сквозь него.