Читаем Три жизни Иосифа Димова полностью

Я догадался, что бледнею. Человек  ч у в с т в у е т, когда он краснеет, но о том, что его лицо заливает бледность, он может только догадываться. Казалось, этот негодяй выпустил мне в сердце обойму патронов, и кровь мгновенно отхлынула от головы. Боже мой, а я-то держался с Виолеттой отчужденно, хотя мне было совестно за свою холодность, за дурацкое неумение быть деликатнее, сердечнее, — ведь я отец ее ребенка! И вот этот тип обвиняет меня в смертном политическом грехе за то, что я не шарахнулся от нее как черт от ладана, не притворился, будто знать ее не хочу, раз она не вернулась на родину!

— Знаешь что, — промолвил я, и голос мой вдруг стал совсем глухим, — до этой минуты я не был окончательно убежден в том, что ты по-настоящему  д р я н н о й  человек. Даже когда я говорил тебе дерзости и грубости, где то в глубине моей души копошилось смутное угрызение, мне все казалось, что я немного преувеличиваю. Теперь же скажу: я заблуждался, во мне жили остатки наивных представлений нашей юности. Но их больше нет! Когда я слушал, как ты отзываешься о Виолетте, которую когда-то хотел сделать своей любовницей, как ты из кожи лезешь, чтобы представить мою встречу с ней как политический грех и классовую измену, мне стала ясна до конца твоя суть. И я скажу без обиняков, что ты из себя представляешь, а ты, если у тебя, как прежде, есть при себе пистолет, стреляй в меня, чтобы отомстить!

— Во-первых, — с кривой усмешкой сказал Яким Давидов, — я давно хожу без пистолета, а во-вторых, я не мстителен и никогда таким не был.

— Ты подлец и мерзавец, а политически вдобавок ко всему еще и змея. Из самых ядовитых. Вот кто ты есть!

— Слова! — презрительно бросил Яков Давидов и снисходительно пожал плечами. Но лицо его перекосилось, под глазами резче обозначились мешки.

— Слова, говоришь? — вскипел я. — А кто заставил Виолетту уехать и не вернуться?! Разве не ты, который твердил направо и налево, что Хаджиниколов реакционер? А доктор Хаджиниколов был человеком демократических убеждений. И ты это знал, но объявил его врагом, потому что он был известный врач, имел хорошую квартиру и деньги на книжке. Что тебе сделала Виолетта, по какому праву ты и ее объявил врагом народа? Может, ее вина состояла в том, что она была дочерью своего отца и играла на пианино? Да, это ты заставил ее уехать за границу, ты лишил ее возможности учиться, развивать свой талант!

— Такие были времена тогда, — мрачно промолвил Яков Давидов. В его глазах пылали огни преисподней.

— Вместо того чтобы биться головой о стенку, сокрушаться, просить прощения, ты лязгаешь зубами, как волк, и объявляешь меня политическим преступником за то, что я протянул руку твоей жертве. Притом ты хорошо помнишь, что я когда-то любил эту женщину!

— Я ничего не помню и никаких сентиментальных историй во внимание не принимаю! — злобно прошипел Яким Давидов. — То, что ты демонстрировал свои симпатии к родоотступнице, — недопустимый и чудовищный факт. Если бы ты не был официальным представителем, тогда — дело хозяйское! — мог бы сколько угодно лобызаться прилюдно с этой особой. Но как официальное лицо ты был обязан держаться от нее подальше. Этот грубый политический промах тебе даром не пройдет. Я этого так не оставлю!

Я покачал головой.

— Да, волк меняет шкуру, а норов остается волчьим! Хорошо же! Я тоже, пока жив, не перестану воевать против таких «правоверных», как ты!

— Уходи! — процедил сквозь зубы Яким Давидов, указав мне на дверь. — Мы продолжим наш разговор на бюро.

— Прежде чем покинуть твой кабинет, — сказал я и улыбнулся торжествующей улыбкой победителя, — я хотел бы оставить тебе один документ.

Я взял со стола лист бумаги, набросал заявление об уходе и положил перед Якимом Давидовым. Он прочел текст, не проронив ни слова.

Взявшись за ручку двери, я вдруг — сам не знаю, почему это мне пришло в голову, — повернулся и спросил:

— Ты не жалеешь о том, что тогда на станции не сдал меня в милицию?

— Нет! — бросил он не глядя на меня и пожал плечами. — Не жалею потому, что в один прекрасный день ты совершишь безумие похуже  т о г о, и я буду иметь удовольствие тебя судить!

Я возвращался домой с двойственным чувством. Я был рад, что наконец-то решился уйти из института. Мою работу мог выполнять человек с гораздо меньшей подготовкой. Мне было радостно и оттого, что в конце концов удалось навсегда расстаться с человеком, к которому я питал глубокую ненависть.

Злость на него несколько унялась, поутихла, мы сказали друг другу все, что нужно было сказать, мы были квиты, и у меня, казалось с души свалился камень. А всего пятнадцать минут назад я ненавидел его лютой ненавистью, я готов был раскроить ему голову тяжелой металлической пепельницей, которую он благоразумно отодвинул в сторону.

Перейти на страницу:

Похожие книги