Три жизни Иосифа Димова

Яким Давидов одевался элегантно, со вкусом, словно вырос не в бедной рабочей семье, а в среде потомственных господ. Я помнил его по первым классам гимназии в потертых брючках и тужурке с залатанными локтями; теперь же передо мной стоял щеголь в солидном черном пальто, фетровой шляпе и светлом шелковом кашне. Не хватало только желтых кожаных перчаток, тонкой бамбуковой тросточки и ослепительного цилиндра, чтобы он смог уподобиться сошедшему со страниц старых книг софийскому франту двадцатых годов, из тех, что прогуливались когда-то по улице Леге.

В его серо-зеленых глазах навсегда застыло холодное выражение, присущее человеку, которому претит близкий контакт с себе подобными, курильщику, у которого не разживешься огоньком, любимцу богов, что с радостью выслушивает похвалы, а сам не способен сказать кому бы то ни было доброе слово. Мы знали друг друга давно, еще с детства, мне приходилось видеть его в самых разных обстоятельствах, и я запомнил еще одно, особое выражение его серо-зеленых глаз, которое трудно забыть. Курильщик, у которого не решаешься попросить огонька, — это еще что! В глазах Якима Давидова временами появлялись собаки — те полукровки, от которых не знаешь, чего ожидать: то ли они начнут ласкаться к ногам, то ли больно укусят. От полукровок можно ожидать всего, они то хватают тебя за горло и душат, то подло ластятся, ползают в ногах и лижут руки. Попробуй разберись тут.

Мы с Якимом Давидовым были приятели, я восхищался его умением решать уравнения, его восхищала моя способность математически выражать связи между отдельными физическими явлениями. Но духовной близости между нами не было, я даже был уверен, что в нас живет взаимная ненависть, хотя мы и не причиняли один другому зла и не завидовали успехам друг друга. Количество ненависти, накапливавшееся в наших душах, видимо, было прямо пропорционально нашим дружеским отношениям: чем дальше мы дружили, тем больше росла наша взаимная неприязнь.

— Айда со мной на каток, — сказал я, ошеломленный этой неожиданной встречей, — другое мне не пришло в голову.

— Ха-ха! — презрительно засмеялся Яким. — Неужели ты допускаешь, что я способен на такие глупости?

Я промолчал. Я знал, что он презирает спорт и спортивные развлечения.

— На какой каток ты идешь? — спросил Яким в свою очередь. Он вдруг заинтересовался катком, и я взглянул на него с изумлением.

— На «Ариану». А что?

— Вот видишь! — он укоризненно поднял указательный палец. — Ты мой друг, и я не могу равнодушно видеть, как ты делаешь две глупости сразу. Во-первых, теряешь попусту время; во-вторых, — он повысил голос — идешь туда, где околачивается не кто-нибудь, а сынки и дочки недобитых буржуев!

— Вот как? — вспылил я. История с отцом выбила меня из колеи, и я не мог реагировать спокойно. — Какие еще недобитые буржуи тебе снятся? — Кипя негодованием, я с трудом перевел дух и продолжал: — Ты-то откуда знаешь, кто околачивается на катке «Ариана»?

Он немного помолчал, словно хотел вволю насладиться моей вспышкой гнева, потом ни к селу, ни к городу кивнул головой на мой шарф и сказал:

— Этот красный шарф совсем не идет к серому пальто, сними его. Непременно!

Тут я опять взорвался. После бессонной ночи мне трудно было владеть собой.

— Тебе-то какое дело?! — возмутился я. С тех пор как я себя помню, я впервые разговаривал с ним таким тоном. — Мне не нужны советы выскочек! — Зная, что слово «выскочка» очень задевало его, я сделал на нем ударение. Ого! Значит, мне тоже пальца в рот не клади. Браво! Я повернулся и побежал вниз по ступенькам.

Он догнал меня на тротуаре, и, примирительно взяв под руку, сказал:

— Ну что ты злишься? И зачем так распускать нервы? Разве я тебе не друг? Я сделал замечание ради твоего же добра!

— Не нуждаюсь в твоих замечаниях! — я вырвал руку. — Нисколько не нуждаюсь, понятно?

— Ты не прав, Йо!

В приливе добрых чувств он иногда называл меня Йо, а я называл его Як. Эти ласковые клички мы придумали давно, еще в детстве.

— …и насчет «Арианы» ты не прав! — продолжал он. — Раз такие особы, как Виолетта, ходят туда, ясно, какого сорта публика собирается там.

Виолетта была наша одноклассница, дочь известного врача-рентгенолога. Когда он назвал это имя, на меня пахнуло горячей волной, как из пышущей жаром печи, хотя в лицо дул холодный ветер, залепляя глаза снегом.

— Далась тебе эта Виолетта! — крикнул я ему в ухо. Крикнул громко, — не потому, что он мог не расслышать, а чтобы перебороть смущение. — Чем она виновата, что ее отец был раньше богат? По-моему, тебе очень даже хорошо известно, что он не был фашистом.

— Знаю, знаю, что ты влюблен в эту кисейную барышню! — сказал Яким и вдруг остановился.

Я весь похолодел. Таких недобрых интонаций в его голосе мне не приходилось слышать. Я посмотрел в его глаза и отшатнулся: злые собаки, выскочив из зеленоватых языков адского пламени, готовы были вцепиться в горло и душить до смерти.