Три выбора

«Такие больные либо полностью отрешены от окружающей их обстановки и ощущают себя участниками фантастических событий, разыгрывающихся в их воображении (грезоподобный онейроид), либо, сохраняя весьма фрагментарное отражение реального мира, они охвачены обильно всплывающими в их сознании яркими чувственными фантастическими представлениями (фантастически-иллюзорный онейроид). Нередко эти больные представляют себя историческими личностями, государственными деятелями, космонавтами, героями фильмов, книг и спектаклей, видят себя на других материках, планетах, летают в космосе, живут в других исторических эпохах, участвуют в атомных войнах, присутствуют при гибели вселенной и т. д. Они проживают целую жизнь, участвуя в цепи самых разнообразных событий, может быть даже где-то работая, кого-то защищая и любя, за что-то борясь… А в реальности это выглядит так: растерянный человек недоуменно озирается по сторонам, его взгляд скользит с одного предмета на другой, не задерживаясь ни на одном из них (фантастически-иллюзорный онейроид) или он настолько загружен, что реальное окружающее даже не привлекает его внимания (грезоподобный онейроид). А рядом бегает нянечка, меняет ему белье, вкалывает пищу, убирает его испражнения…»

Нет, я решительно не ощущал себя космонавтом, да и нянечки с горшком моих испражнений не было. Но понятно, что с доктором, даже если он «добрый», лучше не встречаться: количество медиков у нас достаточно велико для того, чтобы – просто по закону больших чисел! – нашелся такой, который легко может констатировать у меня именно «онейроидный синдром». И тогда – неизбежное: «Завтра же дайте мочу на анализ, не пейте много чаю и ешьте без соли совершенно!»… Но я прав в главном – это медицинское определение только фиксирует факт, ничего не говоря о его сути!

И тут я вспомнил найденную сегодня утром в интернете статью Переслегина о реальности параллельных историй и тривиальная, в общем-то, мысль о том, что после того, как события сегодняшнего дня окончательно прояснятся и уйдут в мое прошлое, я стану, если и не действительно свободным – это неосуществимая абстракция – но, как точно заметил Владимир Иванович Ктолин, по настоящему самодостаточным человеком, оказалась каким-то успокоительным бальзамом, погасившим последние искры злобы.

Мне подумалось, что теперь я смогу не торопясь прочесть работы Переслегина и сам решить, что же такое эти «параллельные миры»? Но чем бы они ни оказались «на самом деле», они станут предметом вдумчивого анализа без опасения «проспать», без изнурительных «командировочных перерывов» и того терзающего рваного ритма, когда днем я боролся с конкурентами и собственной ленью за наполнение закромов «родной фирмы», а вечерами, порой засыпая от усталости, «ползал по Интернету» или царапал что-то своим неудобочитаемым почерком в рабочей тетради…

Купив на рынке картриджи (разумеется, «левые» – они втрое дешевле «настоящих») и две пачки бумаги, я вернулся домой уже почти к программе «Время».

Последнее, что я сделал, ещё находясь «во внешнем мире», до того, как за мной закрылась дверь моей квартиры, которая с завтрашнего дня могла стать и материальным воплощением моего микрокосма, ибо и жить, и работать теперь мне – я все ещё надеялся на это! – предстояло именно за этой дверью, было то, что я извлек пачку рекламных газет и каких-то листовок из почтового ящика…

Часть 2

Глава 12

...

О грустном начале вечера, таинственном документе из почтового ящика и анализе возможной причастности к его появлению некоторых действующих лиц, о фонетико-филологических соображениях, касающихся происхождения названия города Мошква, а также о приготовлении мною оригинального коктейля из чая и кофе.

Частная жизнь. Рваные мысли, страхи.

Ватное одеяло бесформенней, чем Европа.

С помощью мятой куртки и голубой рубахи

Что-то ещё отражается в зеркале гардероба.

Выпьем чаю, лицо, чтобы раздвинуть губы.

Воздух обложен комнатой, как оброком…

За дверью меня ждал радостный Бяшка. Радость его была чиста и бескорыстна – Наташа уже выгуляла его – а потому и прыжки, и виляние хвостом, и облизывание моих рук были просто выражением искреннего удовлетворения от того, что вернулся хозяин, что его гладят по мохнатой голове, и что все, наконец, дома.