Три времени Сета

Под громовой хохот шутников спутники въехали на главную улицу Мессантии. Обозленный Конан молчал, отворачиваясь от виноватого взгляда Висканьо, который и в самом деле на фоне городского пейзажа выглядел нелепо с голыми ногами. Но через два поворота настроение варвара резко улучшилось: на углу узкого переулка он заметил яркую вывеску, возвещавшую о тон, что здесь находится трактир под милым названием «Искалеченный в боях Свилио»; под кривыми буквами так же криво была нарисована черная бутыль, из горлышка коей вытекало что-то красное. Более впечатлительному человеку сие живо напомнило бы шею, только что лишенную головы, но Конану такое и на ум не пришло. Красное он принял именно за то, что и рисовал художник, то есть за вино. Зато Висканьо оказался тем самым впечатлительным человеком — скорчив недовольную мину, он издал звук, призванный показать, что его сейчас вырвет, и рукою зажал себе рот. Киммериец и на это не обратил никакого внимания. Стащив рыжего с лошади, он подтолкнул его к двери трактира, а сам принялся привязывать буланую к кольцу в стене.

«Искалеченный в боях Свилио» внутри сиял чистотой. Закрытый, видно, только перед рассветом, он еще хранил тяжелый пьяный дух, но столы были вымыты, пол подметен, и сонный слуга в свежем переднике стоял у входа, готовый к приему новых посетителей. Конан с Виви оказались первыми.

— Тащи все что есть, — на ходу бросил варвар слуге, направляясь к столу у самого окна.

Отсюда он отлично мог видеть всякого, кто проходил по улице, и всякого, кто входил в трактир. Здесь, в Мессантии, в этом не было особенной необходимости, но за время службы в наемной армии Илдиза Туранского он привык занимать в тавернах и трактирах только такие места — у окна и спиной к стене. Тогда по Аграпуру ползало немало швали, жаждущей раскроить киммерийцу череп, ибо немало было и тайн, кои хранились внутри этого черепа…

Виви, усаживаясь напротив хозяина, с трудом сохранял неторопливость движений. Душа его ликовала. Ему ужасно хотелось подпрыгивать, озираться вокруг, беспричинно хохотать и болтать разные глупости, и лишь присутствие Конана удерживало его от подобного легкомысленного поведения.

Никогда прежде не приходилось рыжему сидеть в трактире вот так, свободным человеком, коего никто не посмеет прогнать на улицу да еще надавать хороших тумаков. Да прежде и денег у него не бывало в достатке — на лепешку и кружку вчерашнего нива, не больше. Теперь же он был вознагражден сполна. Могучий воин стал его другом (здесь Висканьо несколько лукавил сам с собой, так как варвар явно не проявлял желания подружиться с талисманом), и, хотя под жестким взглядом его синих как предзакатное небо глаз сердце начинало пугливо сползать под желудок, на его покровительство вполне можно было рассчитывать.

Слуга, проворно перебирая кривоватыми короткими ногами, натащил на их стол всевозможных яств, а самую середину украсил полдюжиной бутылей белого вина — лучшего, как почтительно пояснил он благородным гостям. Он уже собирался снова занять свое место у входа, как тут Висканьо величественным жестом остановил его.

— Скажи-ка, приятель, — важно начал он, стараясь не замечать скептической ухмылки парня, — что это за храбрый Свилио, искалеченный в боях?

— Старший брат моего хозяина, — с небрежным поклоном ответствовал тот, и взор его скользнул по голым ногам рыжего. — Десять лет назад его сухопутный отряд посадили на корабль и отправили к берегам Зингары. Там-то и схватились они с проклятыми кордавскими псами. Трижды начинали атаку наши, и трижды вонючие ублюдки, но победа не досталась никому.

— Да, победа — девица своенравная, — философски заметил Виви. — И что же дальше?

— Ничего такого интересного, — пожал плечами слуга. — Свилио вернулся без руки, и с головой у него теперь не в порядке… А почему ты спрашиваешь, гость нашего города?

— Не нравится мне название вашей норы, — брезгливо сморщив длинный нос, ответил Висканьо. — И я не гость, а…

— Помолчи, — рыкнул Конан, который с начала сей увлекательной беседы спокойно поглощал кусок за куском. — А ты, криволапый, возьми пару монет и принеси для него штаны.

— Какие, господин мой? — На этот раз слуга изогнулся в настоящем, низком и подобострастном поклоне. Варвар произвел на него неизгладимое впечатление своим огромным ростом, буграми литых мышц и грубыми чертами лица, сплошь покрытого давними шрамами.

— Любые. Хоть свои собственные.

— Но я, как господин мой очень тонко заметил, милостивым Митрою наделен ногами кривыми и короткими, а твой юный друг…

— Прах и пепел! Много болтаешь! Мой юный друг обойдется и короткими штанами. Волоки скорее!