Три цвета отражений

Из Курска, затем вниз по Оке-реке через Резань и Муром – суда мои вошли в реку Итиль. Холм превысокий при слиянии Оки с Итилем многим ведом; чуть позже моего трудного пути князь Юрий Всеволодович поставил на нём Нижегородскую крепость для бережения от немирной чуди. Рекой сошёл я в Булгар, где купля и продажа весьма выгодны, опаской миновал земли половецкие и до Хвалынского моря доплыл благополучно. Плыл морем до Дербента, далее в персидский Рей. Земли эти изобильны, правит ими царь Мухаммед, называемый хорезмшахом, а царская столица его лежит на восходе, у моря Хорезмского. Мытные сборы берут с торговых гостей немалые, однако проезжие пути здесь безопасны, их охраняет конная стража. Добрался я до города Исфахана, и до Ормуза, что лежит на тёплом море, а за морем тем – земли аравитян. Везде продавал и покупал с выгодой. Товары из ханьской земли и Хиндустана тут дешевле, нежели в Булгаре.

Тут Бог меня надоумил. Разделил я людишек своих, казну и товары надвое, и половину отправил под началом Истомы Дузя через Кандагар и Кабул в Термез, чтобы по Джейхун-реке, она ж Амударья, спустились они к городу хорезмшаха, а оттуда караваном шли к Итилю, где бы ждали меня. Сам же пошёл обратно в Рей, дабы идти морем через Дербент.

Море не для людей дано, человек на море – гость незваный. Возмутилась против меня непогода, и от лютой напасти пристал я к берегу пустынному, чтоб переждать ветер. От лиха ушёл, а к лиху и пришёл – налетели, пуще ветра, тати, стали мои корабли бить и грабить. Были это огузы, иначе туркмени, никому не покорные кочевники, живущие разбоем. Стреляли мы в них из луков и самострелов, подожгли горшок с нафтой и под ноги коням кинули. За дымом пошли на вылазку с рогатинами, и бились крепко. Сняв одного вершника, смекнул я, что одолевают тати, вскинулся в седло и поскакал прочь вглубь берега, абы душу спасти. Там заросли и солёные топи. За мной не погнались – им нужней было добро захватить, нежели чужого человека с саблей.

Погодя, вернулся я к кораблям. Пожжены, разбиты, всё раскрадено, людишки мертвы или в полон взяты. Один вышел ко мне из прибрежных зарослей – толмач персиянин, именем Ибн ал-Гайб, раненый в руку.

– Одно тебе осталось, Кудима ибн Бегин – искать милости и справедливости у хорезмшаха. Пади к его стопам, пусть покарает огузов. Меня же оставь, я не дойду пеший. Рана неглубока, но пустыня – алчный зверь, она высосет мою жизнь даже из малой ранки. Это – Туран, я же – из Ирана; здесь всё против меня. В Ургенче, если Аллах соизволит, ты встретишь своего человека Истому.

Помог я ал-Гайбу соорудить жильё из корабельных досок, дал ему снасти для розжига огня – и призадумался. Зима выдалась мягкая; слышал я, что Хвалынское море едва замёрзло близ устья Итиля, а Хорезмское море даже ледком не подёрнулось, но зима есть зима, без тепла и крова не прожить… Решил идти. Прежде, чем отправиться, выспросил ал-Гайба о пути. Он, наевшись рыбы, отудобел и рассказал внятно, в подробностях.

– От сих мест до Ургенча – сто фарсахов, десять дней верхом, если конь сыт и здоров. Значит, считай для себя две седьмицы, не меньше. Туда ведёт Узбой – старая река, зимой она сильно мелеет, и вода в плёсах становится гиблой, солёной. От колодца Бала-Ишем до колодца Додур, дальше колодец Кара-Хасан. Тропы покажут, как ехать. Берегись людей, ибн Бегин, а больше берегись Гульмазара. Ты узнаешь его по свету в небе.

– Что такое – Гульмазар? чем он опасен?

– Там живёт шайтан. Сам я Гульмазара не видел – хвала Аллаху! – и видеть не хочу. Караван-баши говорили – это гнездо скверны и морока. Сам Ахриман его построил. Гули, дэвы и джинны облюбовали его. Увидишь, как играет свет на тучах – сворачивай в обход, тогда нечисть тебя не коснётся.

Смастерил я рогатину, заточил и обжёг остриё на костре, взял рыбы, сулею и бурдючок с водой – прощай, ал-Гайб, будь удачлив.

Ехал трое дней по Узбою – глинистые берега, сквозного русла нет, едва ручьи из плёса в плёс переливаются. Ночлег устраивал под берегом, жёг саксаул, пёк на нём рыбин. Коню корм и питьё добыть – вот была задача! Туркменского конька я полюбил – моя надёжа, без него рой могилу. Зима – хмарь, низкое небо, ветер свищет, снег метёт – и тает. Утром встану, помолюсь Богу, из солоноватой лужи лицо омою – и дальше.

В четвёртый день к вечеру завиднелось на небе мерцание, ровно отсвет от пожара. Вспомнил слова ал-Гайба – а не свернул. Манит к себе, влечёт и блазнит… будто бес нашёптывает: «Дойди дотуда, погляди!» Конь фыркает, сполохи на тучах то смеркнутся, то ярче станут, а по ветру снег летит редкими хлопьями.

Снег, а может, и не снег. Хлопья крупные, сероватые, порхают и на землю не ложатся. Протянул ладонь поймать их – руку облетают, завьются и взмывают ввысь, как мотыльки.

Страх меня пронял – или прав был ал-Гайб, и надо бежать от Гульмазара? Со страхом пришла и душевная крепость – «И что я, муж-курянин, боем от татей ушедший, да какой-то шелухи летучей убоюсь?»

Так, исполнившись гордыни, поехал я в ту сторону, где небо рдело, дрожа.

И увидел Гульмазар.