Три товарища

Мы остановились. Девушка порылась в сумочке и протянула мне бумажку в пятьдесят марок. Я пожал плечами:

– К сожалению, не могу разменять.

Подошел швейцар.

– Сколько я вам должна? – спросила девушка.

– Одну марку семьдесят пфеннигов.

Она обратилась к швейцару:

– Вы не можете заплатить за меня? Я рассчитаюсь с вами у кассы.

Швейцар распахнул дверцу машины и проводил девушку к кассе. Потом он вернулся:

– Вот… Я пересчитал деньги:

– Здесь марка пятьдесят…

– Не болтай попусту… зелен еще… Двадцать пфеннигов полагается швейцару за то, что вернулся. Такая такса! Сматывайся!

Были рестораны, где швейцару давали чаевые, но только если он приводил пассажира, а не когда ты сам привозил ему гостя.

– Я еще недостаточно зелен для этого, – сказал я, – мне причитается марка семьдесят.

– А в морду не хочешь?.. Ну-ка, парень, сматывайся отсюда. Здешние порядки я знаю лучше тебя.

Мне было наплевать на двадцать пфеннигов. Но я не хотел, чтобы он обдурил меня.

– Брось трепаться и отдавай остаток, – сказал я. Швейцар нанес удар мгновенно, – уклониться, сидя за рулем, было невозможно, я даже не успел прикрыться рукой и стукнулся головой о рулевое колесо. Потом в оцепенении выпрямился. Голова гудела, как барабан, из носа текла кровь. Швейцар стоял передо мной:

– Хочешь еще раз, жалкий труп утопленника? Я сразу оценил свои шансы. Ничего нельзя было сделать. Этот тип был сильнее меня. Чтобы ответить ему, я должен был действовать неожиданно. Бить из машины я не мог – удар не имел бы силы. А пока я выбрался бы на тротуар, он трижды успел бы повалить меня. Я посмотрел на него. Он дышал мне в лицо пивным перегаром:

– Еще удар, и твоя жена – вдова.

Я смотрел на него, не шевелясь, уставившись в это широкое, здоровое лицо. Я пожирал его глазами, видел, куда надо бить, бешенство сковало меня, словно лед. Я сидел неподвижно, видел его лицо слишком близко, слишком отчетливо, как сквозь увеличительное стекло, каждый волосок щетины, красную, обветренную, пористую кожу…

Сверкнула каска полицейского.

– Что здесь случилось?

Швейцар услужливо вытянулся:

– Ничего, господин полицейский.

Он посмотрел на меня.

– Ничего, – сказал я.

Он переводил взгляд с швейцара на меня:

– Но ведь вы в крови.

– Ударился. Швейцар отступил на шаг назад. В его глазах была подленькая усмешка. Он думал, что я боюсь донести на него.

– Проезжайте. – сказал полицейский.

Я дал газ и поехал обратно на стоянку.

* * *

– Ну и вид у тебя, – сказал Густав.

– Только нос, – ответил я и рассказал о случившемся.

– Ну-ка, пойдем со мной в трактир, – сказал Густав. – Недаром я когда-то был санитарным ефрейтором. Какое свинство бить сидячего! – Он повел меня на кухню, попросил лед и обрабатывал меня с полчаса. – И следа не останется, – заявил он.

Наконец он кончил.

– Ну, а с черепком как дело? Все в порядке? Тогда ке будем терять времени.

Вошел Томми.

– Большой швейцар из дансинга «Вииета»? Вечно дерется, тем и известен. К сожалению, ему еще никто не надавал.

– Сейчас получит, – сказал Густав.

– Да, но от меня, – добавил я.

Густав недовольно посмотрел на меня:

– Пока ты вылезешь из машины…

– Я уже придумал прием. Если у меня не выйдет, так ты ведь не опоздаешь.

– Ладно.

Я надел фуражку Густава, и мы сели в его машину, чтобы швейцар не понял сразу, в чем дело. Так или иначе, много он бы не увидел – в переулке было довольно темно.

Мы подъехали. Около «Винеты» не было ни души. Густав выскочил, держа в руке бумажку в двадцать марок:

– Черт возьми, нет мелочи! Швейцар, вы не можете разменять? Марка семьдесят по счетчику? Уплатите, пожалуйста.

Он притворился, что направляется в кассу. Швейцар подошел ко мне, кашляя, и сунул мне марку пятьдесят. Я продолжал держать вытянутую руку.

– Отчаливай! – буркнул он. – Отдай остаток, грязная собака! – рявкнул я.

На секунду он окаменел.

– Послушай, – тихо сказал он, облизывая губы, – ты еще много месяцев будешь жалеть об этом! – Он размахнулся. Этот удар мог бы лишить меня сознания. Но я был начеку. Повернувшись, я пригнулся, и кулак налетел со всего маху на острую стальную цапфу пусковой ручки, которую я незаметно держал в левой руке. Вскрикнув, швейцар отскочил назад и затряс рукой. Он шипел от боли, как паровая машина, и стоял во весь рост, без всякого прикрытия.

Я вылетел из машины.

– Узнаешь? – глухо прорычал я и ударил его в живот.

Он свалился. Густав стоял у входа. Подражая судье на ринге, он начал считать:

– Раз, два… три…

При счете «пять» швейцар поднялся, точно стеклянный. Как и раньше, я видел перед собой его лицо, опять это здоровое, широкое, глупое, подлое лицо; я видел его всего, здорового, сильного парня, свинью, у которой никогда не будут больные легкие; и вдруг я почувствовал, как красноватый дым застилает мне мозг и глаза, я кинулся на него и принялся его избивать. Все, что накопилось во мне за эти дни и недели, я вбивал в это здоровое, широкое, мычащее лицо, пока меня не оттащили…

– С ума сошел, забьешь насмерть!.. – крикнул Густав.